Неужели он все-таки успел?..

— Что это?

Таари смотрела на явно не для Тэкэры сшитое кимоно так, словно перед ней лежала тухлая рыба. Кеншин потупился, сцепил руки, теребя пояс. Акайо вышел вперед.

— Это я решил, что мы должны сшить женскую одежду для тебя. Наказывай меня.

Она фыркнула, свет злых звезд, в которые превращались ее глаза в такие моменты, почти ослепил его.

— А есть смысл? Эти тряпки снова превратятся в ткань? Зима пообещает подождать, пока вы сошьете мне мужскую одежду?

— Нет, — Акайо склонил голову. — И все равно я просил бы подумать еще раз. Ты не похожа на имперскую женщину, но и на имперского мужчину тоже. Притворяться намного опасней. Мне жаль, что это так, но…

— Но ты не можешь это изменить, да, — она потерла явно усталые глаза. Покачала головой, словно бы не веря собственному миролюбию, усмехнулась: — Ладно. Что вы мне еще приготовили, заговорщики?

Кеншин бросился показывать остальное — одинаковые одежды восьмерых ее рабов, рюкзаки, простые кимоно Тэкэры и ее собственные, сменные. Рядом с каждым костюмом стояли традиционные имперские сандалии — Акайо не знал, откуда они взялись. Наверное, принесли, пока он спал.

Глядя на готовые костюмы, он с пугающей ясностью понимал — все готово. Приготовления завершены. Им пора отправляться в путь.

— Собирайте рюкзаки. Если у вас есть кто-нибудь знакомый в городе, позвоните им сегодня, — велела Таари. — Завтра отправляемся к границе.

Акайо почувствовал ее взгляд, кивнул, не поднимая глаз. Он чувствовал себя разбитым, растерянным, не понимающим, что ждет его впереди. Хотелось сесть, закрыть глаза, отрешиться от всего происходящего… Он должен был попрощаться с Лааши. Но, впервые с тех пор, как ему исполнилось четыре года, он отложил дело, которое нужно было сделать. Отодвинул в фон, сказал — потом, и пошел собирать рюкзак.

Вышло только хуже. День протек, как кисель, однообразный, вязкий и почти безвкусный. Акайо то и дело ловил себя на том, что замирает посреди движения. Смотрит остановившимся взглядом на чайный набор в витрине, на белый стул, на котором сидел три месяца, на книжный шкаф, из которого нельзя было взять с собой ни одной книги. Было почти физически больно расставаться с тем, что успело стать привычным, с домом, который он обрел впервые с тех пор, как покинул родную деревню. Акайо складывал сменную одежду, оборачивал в лист бумаги мыло, заказанное специально для экспедиции, подгонял по ноге сандалии, и раз за разом выкидывал из головы и обязанность позвонить, и все то, что хотел бы взять с собой, но не мог. Наконец бросил все, пошел к Иоле, надеясь, что можно будет просто молча посидеть рядом — Акайо предполагал, что для того тяжело будет расставаться с полюбившейся библиотекой и ему тоже понадобится поддержка.

Иола, однако, складывал вещи, улыбаясь почти мечтательно. Когда Акайо подошел, поделился:

— Очень удачно, что мы возвращаемся. Я много всего прочитал, теперь будет время и смысл все перевести на кайнский. Раньше я не понимал, зачем мне такая память, а теперь знаю — чтобы мог переводить, не держа в руках книги. Я буду диктовать, Наоки согласился записывать. Если дойдем до столицы, отдадим рукописи в имперскую библиотеку, а если нет — в какой-нибудь храм. Тогда любой сможет прочитать их, а не только те, кто окажется в Эндаалоре.

Акайо кивнул. У Иолы было такое ясное, будто светящееся изнутри лицо, что невозможно было даже предположить, что у него не получится. Не просто уверенность в своих силах — уверенность в правильности бытия. Вера, что все сложилось так именно для того, чтобы стал возможен перевод Робинзона.

«Тогда что происходит со мной?»

Он огляделся. Почти все в гареме выглядели веселыми, предвкушающими поездку, разве что чуть-чуть обеспокоенными. Хмурился один Джиро, что, впрочем, было для него обычно и могло даже не отражать то, что он на самом деле думал. Во всяком случае, только вчера он с восторгом расписывал, как хорошо будет посмотреть на родные храмы, зайти, поговорить с монахами.

Я в одиночестве, признался Акайо сам себе. Подумал — может, это из-за отложенного дела? Не пробовал раньше заниматься этими глупостями и не стоило начинать? Встал. Пошел к телефону.

— Привет! Хорошо, что ты позвонил, я тут так забегался, что все никак не находил времени тебя набрать, — голос Лааши звучал из дырочек в белом пластике так отчетливо, словно он стоял рядом с Акайо. Хотелось обернуться, заглянуть за дверь — не может же быть, чтобы их разделяли километры? — Я на рынке, прости, если плохо слышно!

— Хорошо.

— Что? Ничего не слышу!

— Я говорю, мне хорошо слышно, — повысил голос Акайо.

— А! Отлично! — Лааши почти кричал из маленького аппарата. — Слушай, может, я завтра перезвоню? Вечером не смогу, а утром…

Акайо покачал головой, потом опомнился, озвучил:

— Нет, не надо. Не получится. Мы уезжаем утром.

— Ого! Ваша хозяйка решила в отпуск смотаться? По ней и не скажешь, такая деловая, словно круглые сутки работает!

Акайо невольно улыбнулся, плотнее прижал телефон к уху. Внезапно отчаянно захотелось оказаться рядом с Лааши, выпить сакэ, как пил отец. Чтобы он хлопнул по спине, как старого друга, чтобы присвистнул, услышав о том, куда они едут. Чтобы увидеть, как изменится выражение его лица. Чтобы не поделиться, нет, нечем особо делиться, но все равно понять, что неведомый груз, который он нес, отныне разделен на двоих.

— Эй, Акайо, ты меня слышишь? — встревоженно позвал Лааши.

— Да, — отозвался тот. — Мы не в отпуск, мы по работе едем. В империю.

— Что?! — Лааши, кажется, подавился удивлением, раскашлялся. Попросил: — Скажи что ты шутишь, а?

— Нет, просто для работы…

— Для работы надо быть живыми! Ох, дыра, ты серьезно, да? Вам вообще как, нормально будет туда вернуться? Вас не узнают?

— Вряд ли, — пожал плечами Акайо. — Меня только в армии знали, а она вся или здесь, или в земле. Постараемся обходить родные деревни наших и все будет в порядке. Таари нужны данные о нашей вере, другим ее коллегам тоже…

— Ученые, — протянул Лааши, не то насмешливо, не то горько. — Мой Гааки такой же, от любимых бактерий не оторвать, спасибо хоть в холодильнике чашки Петри не хранит. А тебя явно твоя хозяйка покусала. Ладно, удачи вам тогда. Не помри там главное, а возвращаться не прошу.

— Но я хочу вернуться, — непонимающе возразил Акайо.

— Это ты сейчас хочешь, — засмеялся Лааши, будто бы слегка натужно. — Знаешь, я родился в городе, меня мелким родители перевезли на ферму. Мол, свежий воздух, простор, для ребенка полезно, ну обычные оправдания. Я думал, мне там нравится. Думал, никогда ни на что не променяю простор наших полей. А один раз отвез в город урожай — и все, пропал. Готов был хоть на улице ночевать, лишь бы остаться. Так что ты не зарекайся. Тебе у нас нравится, но Кайн — твоя родина. Вдобавок ты знаешь, в чем она не идеальна, и имеешь пример, как это все исправить. Сочувствую я тебе, в общем. Бессилие — отвратительная штука.