смысле «дорогого», в долларах, хотя маршрут, говорят, несложный. Я его не знаю, чёрта мне в том Бруклине? Такие проводки дают только своим, надёжным, принадлежащим консигнатору душой и телом людям. Я таким становиться не хотел, а значит, и контрабанда была не для меня. Я даже в бар приходил не столько ради заказов, сколько чтобы не одичать окончательно — дома меня никто не ждёт, а на маршруте если кого и встретишь, то только и думаешь, как бы разойтись краями без стрельбы. С цеховой солидарностью у мародёров паршиво.

Во сне ко моему столику подошёл бармен и поставил на картонку стакан пива, который я не заказывал. Это означало приглашение к владельцу заведения. «Выпей и приходи». Я выпил и пришёл.

Романа Терентьевича многие называли просто «Злобный», но если кому-то и позволено делать это в глаза, то точно не мне, сошке мелкой. Поэтому поприветствовал уважительно, по имени-отчеству, скромно потоптался в дверях звукоизолированного кабинета, ожидая разрешения пройти и сесть.

— А, Алексей, заходи, заходи, — соизволил меня заметить консигнатор.

Я прошёл и скромно уселся на стульчик чуть в сторонке. В кабинете проход ощущается так, как будто вот-вот в него провалишься. Скорее всего, он где-то за фальшпанелью стены. Это странное чувство — тянущее, раздражающее, но и возбуждающе-приятное. Уверен, многие коллеги, даже лишённые моей чувствительности, так охотно ходят в «Дверку» именно из-за него. Не могут понять, почему их сюда тянет, но приходят снова и снова.

— Есть заказ, — сказал во сне Злобный. — Всё как ты любишь: пойди туда не знаю куда, принеси то не знаю что…

На самом деле он иначе говорил, конечно, это уже моё подсознание вставило шуточку. Роман Терентьевич — человек серьёзный, и с таким мелким сталкерьём, как я, не заигрывает. Процедил через губу «заказ на доставку», назвал цену, дал флешку с маршрутом, сказал «Свободен». Теоретически, я мог бы отказаться, ничего бы мне за это не было, но Злобный отказов не любит, и хороших подрядов потом долго не видать.

— Направо пойдёшь — коня потеряешь, — распевно, как сказочник, говорил во сне консигнатор, — налево пойдёшь — себя потеряешь. Прямо пойти — убитым быти, косо пойти — влюблённым быти. И потянутся перед тобой кривые глухие окольные тропы…

На этом моменте я проснулся. Посмотрел на часы — прошло два часа, культя чешется как ненормальная, всё остальное, вроде, как и было. На выходе из медпункта встретила Алина, велела культю не чесать, сообщила, что мне проведён сеанс регенерационной терапии, и уже к вечеру я смогу спокойно надеть протез.

— В остальном ваше здоровье в порядке, — утешила она меня на прощание.

В холле обнаружил драматическую сцену на грани перехода в батальную. Мирон пытался покинуть Терминал, но на его пути встала Аннушка.

— Я имею право назначить цену! Они могли не соглашаться!

— И сдохнуть в пустом срезе?

— Это рынок!

— Это грабёж! Ты забрал у них всё!

— Караван не благотворительность! Накладные расходы мне никто не оплатит!

— Кто тебя на них навёл?

— Не понимаю, о чём ты. Я нашёл людей в пустом срезе, предложил транспортные услуги, назначил цену. Они согласились. Сделка.

— Просто случайно нашёл?

— Ну, разумеется! Всем известно, что предсказать коллапс нельзя!

Аннушка бесится, но, похоже, всерьёз предъявить ей нечего. Ну да, Мирон воспользовался ситуацией, повёл себя некрасиво. Совсем, я бы сказал, мудацки себя повёл, вывернув карманы людям, оказавшимся в безвыходном положении. С другой стороны, в результате беженцы живы, имущество — дело наживное, а быть мудаком — ненаказуемо. Сама история со «случайной находкой» звучит чертовски подозрительно, но, даже если у него и был наводчик, доказать это вряд ли удастся. Мне кажется, Аннушка и сама не очень понимает, как это возможно.

— И куда ты их везёшь?

— А почему я должен тебе отчитываться?

— Потому что я спросила!

— И что? Плевать я на тебя хотел! «Та самая Аннушка, легенда Дороги», подумаешь! Не фиг лезть в мои дела! Отвали.

— Ответь ей, — послышался голос от лифта.

Я обернулся. Там стоит давешний байкер-бородач со своими панками.

— Тебе что за дело, Гурис? — ощерился на него Мирон.

— Знаешь, что мы в пустошах делаем с работорговцами, Мирон? Мы надеваем их жопой на выхлопную трубу трака и заводим дизель. Так что лучше бы тебе рассказать всё сейчас ей, а не потом мне. Дорога, сам знаешь, большая да узкая. Встретимся же однажды.

— Да вы охренели тут все, — сказал Мирон мрачно, — ну, в Коротань их везу. Там вечно рабочих рук не хватает. Будут на троглах пахать, растить кукурузу с картошкой. Не курорт, да, но они и на родине были крестьяне. Земли свободной там до чёрта, будут жить своей общиной, молиться кому хотят, там это вообще никого не парит, пока долю урожая в общак сдаёшь.

— Это так, — подтвердил Гурис.

— И ты хочешь сказать, что через Болотку и Терминал в Коротань шёл? — не отступает Аннушка. — Это вообще в другую строну!

— Как хочу, так и иду! Может, у меня дела по пути есть?

— Что за дела?

— Те, что тебя не касаются! Отвали!

— Ну наконец-то, продрала зенки! — Мирон обернулся к лестнице, по которой медленно спускается старуха в разноцветных очках. Сейчас она выглядит не просто древней бабкой, а не до конца ожившим трупом. Похоже, ночное злоупотребление алкоголем не пошло ей на пользу.

— Донка, твою мать! — поразилась Аннушка. — Ты что с собой сделала, балбесина?

— Всё, мы уезжаем! — засуетился Мирон. — И так задержались из-за этой пьяницы. Донка, бегом в машину!

Старуха застыла на лестнице, глядя в нашу сторону.

— Бегом, я сказал! — приказал ей Мирон.

— Аннушка, — сказала та, не обращая на него внимания. — Это правда ты. Ты… Такая… Ты же помнишь Доночку? Мы же с тобой… Мы же… Мне надо с тобой поговорить! Немедленно!

— Ни с кем ты говорить не будешь! — заявил Мирон. — Мы выезжаем! Прямо сейчас! Сию секунду!

— Аннушка! — воскликнула бабка. — Пожалуйста!

— Конечно, Донка, я тебя помню, — ответила ей девушка. — Не сразу узнала, ты сильно… изменилась.

— Доночка стала совсем