– Я уже заметила, – сухо промолвила Кэссиди. – С одной стороны, сказочная принцесса, обожаемая отцом и мужем, а с другой…

– С одной стороны, – грубо перебил Тьернан, и Кэссиди впервые увидела, что он взбешен, – самодовольная и стервозная невротичка, для которой в жизни нет ничего, кроме ее эгоистических прихотей и извращенных желаний. С другой стороны – вы.

Кэссиди с изумлением уставилась на него.

– Вы ее ненавидели!

– Безумно. – В голосе Тьернана не слышалось и нотки сожаления. – И во время суда эта ненависть выплыла наружу, как я ни пытался ее скрыть. Во многом из-за нее, собственно говоря, меня и признали виновным. А судья без зазрения совести вынес мне смертный приговор.

– Неужели вы ненавидели ее настолько, что могли бы убить?

– Без колебаний. – Ответ прозвучал резко, как удар хлыста.

– И вы… убили ее?

– Прочитайте рукопись. – Краткая вспышка гнева погасла, и с Кэссиди вновь беседовал умелый и искусный манипулятор.

– Я не могу принимать на веру все, что читаю, – возразила ему Кэссиди.

– Это очень мудро. А заодно не стоит принимать на веру и то, что вам говорят другие.

– Учту совет, но скажите, а что «с другой стороны»?

На мгновение в глазах Тьернана мелькнуло удивление.

– Хотите знать, чем отличаетесь от Дианы? На комплименты нарываетесь, да? Пожалуйста, ложитесь со мной в постель, и я поведаю вам все, о чем вы мечтали бы услышать. Даже скажу, что люблю вас, если понадобится.

Кэссиди неотрывно следила за ним, отказываясь уступать. Она понемногу привыкала к его насмешливому тону, и это придавало ей дополнительные силы.

– Так чем все-таки я отличаюсь от вашей жены?

– Ее я сравнил бы с дорогим фарфором, – неторопливо промолвил он. – Она была тонкая, хрупкая и со скрытым изъяном, из-за которого и разлетелась вдребезги. А вы слеплены из обожженной глины – прочная, вечная и устойчивая.

– О господи! – воскликнула в сердцах Кэссиди. – И после этого вы еще считаете себя покорителем дамских сердец?

– В данный миг я вовсе не пытаюсь соблазнить вас, – сухо проронил Тьернан. – Я говорю чистую правду в расчете на то, что у вас хватит ума понять ее.

– Я поняла, – кивнула Кэссиди. – Я – глина, а она – фарфор. Дальше что?

– Она считала себя центром Вселенной, пупом Земли – все только и вертелись вокруг нее. И она не могла уже жить в пределах крохотного замкнутого мирка, который сама же себе и соткала, с людьми, готовыми ее на руках носить.

– Она вам изменяла? У нее были любовники?

Губы Тьернана скривились в безобразной усмешке.

– Диана любила только двух мужчин – меня и своего отца.

– Еще одно различие между нами, – заметила Кэссиди. – Я всего лишь крохотный винтик в сложном и громоздком механизме, который сконструировал мой отец.

– Бедненькая, – съязвил Тьернан.

Как он и рассчитывал, Кэссиди это задело.

– Вы упомянули про ее извращенные желания, – напомнила она. – Значит ли это, что меня вы считаете образцом поведения?

– Да, – быстро ответил Тьернан. – Не считая тех случаев, когда вы находитесь в моем обществе.

– Что ж, – констатировала Кэссиди. – Одно, по крайней мере, роднит нас с Дианой: несчастное знакомство с вами. – Она откинулась на спинку стула. Кофе уже остыл, но Кэссиди все же отпила глоток, просто так, чтобы чем-нибудь заняться. – А вы ей изменяли?

– По мнению судей – да. Множество раз.

– А на самом деле? – упорствовала Кэссиди. – Вы изменяли этой невротичке, которая любила вас до беспамятства?

– Да.

– Если верить стенограмме, то одна из ваших любовниц бесследно пропала. Обвинитель намекал, что, возможно, она не единственная ваша жертва, но это было вычеркнуто из протокола.

– Да, – кивнул Тьернан.

– Вы убиваете всех женщин, с которыми спите?

– Только тех, кто этого заслуживает, – ответил Тьернан. И, раскрыв книгу, углубился в чтение.

* * *

– Как, вы сегодня уезжаете? – в ужасе спросила Кэссиди.

– Да, милочка, у нас нет выбора, – ответила Мабри. – Шон хочет выбраться из Нью-Йорка, а я не смею его удерживать. Шац устраивает вечеринку, а для Шона она, наверное, последняя возможность повидаться с приятелями. Не могу же я с ним спорить. Поехали с нами!

– Я терпеть не могу Ист-Хэмптон! – воскликнула Кэссиди. – А Шаца Беррингера и вовсе на дух не выношу. Как и их писательские вечеринки.

– Так же, как Ричарда Тьернана? – осведомилась Мабри, продолжая укладывать вещи в дорожную сумку.

– Я вовсе не ненавижу его, – возразила Кэссиди.

Мабри изогнула тонкую бровь.

– В таком случае ты гениально прикидывалась, милая. Я готова была голову на отсечение отдать, что ты испытываешь к нему глубокое отвращение.

– Не говори ерунду, Мабри, – завелась Кэссиди. – Ты сама видела нас в холле пару дней назад.

– Да, но я неплохо знаю тебя и Ричарда, а посему легко могу догадаться, кто тут главный затейник. Тебя всегда тянуло к скромным, напрочь лишенным воображения увальням. С детства, должно быть. С Марком Беллингемом вы смотритесь как идеальная пара.

– Он женат.

– Он разведен. Без пяти минут, по крайней мере. А кто тебе сказал, что он женат?

– Ричард, – пожала плечами Кэссиди. – Кто же еще.

– Занятно, – протянула Мабри, укладывая шелковое платье. Чем бы она ни занималась, у нее все спорилось: и рукоделие, и стряпня, и даже такой незатейливый процесс, как сборы в дорогу, получался изящным и грациозным.

– Понятно, ты хочешь сказать, что Ричард мне не подходит, – сказала Кэссиди обманчиво спокойным тоном. – Что мне приятно общество скучных серых мужчин. Что ж, возможно, ты права. – Кэссиди не понравилось, что Мабри вдруг ни с того ни с сего решила обидеть ее. Хотя сама она и в самом деле предпочитала иметь дело со спокойными и уравновешенными мужчинами, от которых не приходилось ожидать подвоха. И хорошо! Стоило ей только немного пообщаться с такой сложной и непредсказуемой личностью, как Ричард Тьернан, как у нее едва разум не повредился. Кэссиди не узнавала себя: и куда только подевался инстинкт самосохранения?

В прекрасных глазах Мабри засветилось любопытство.

– И что тогда ожидает вас с Ричардом?

– Что значит – нас с Ричардом? – вскинулась Кэссиди. – Нас с ним ничто не связывает. Но это вовсе не означает, что я его ненавижу. Нет, я ему всей душой сочувствую. Он потерял жену и детей, его признали виновным в убийстве, сделали отщепенцем, изгоем общества.

– А мне почему-то кажется, что Ричарду на все это наплевать, – заявила Мабри. – Что он даже рад избавиться от общества. А ты, значит, ему сочувствуешь? Жалеешь заблудшую овечку. Хотя в глубине души опасаешься, что под личиной агнца божьего может скрываться гремучая змея.