яркое, слепящее, холодное. Небо налилось белесоватой апрельской голубизной, сухо шумел под ожившим ветром камыш, взвивались на его стеблях путаные прошлогодние паутинки.

Лодка шла скоро, теперь уже Пётр Алексеевич корректировал направление в неразберихе камышовых островков, на случай потревоженной утки держа наготове ружьё. Налетающий порывами ветер, как перуанец на бамбуковой флейте, посвистывал в стволах.

Плыли вдоль берега, когда впереди Пётр Алексеевич увидел над водой голову зверька – то ли выдра, то ли бобёр.

– Тсс… – Пётр Алексеевич тронул Пал Палыча за колено. – Кто там?

Тот бесшумно опустил вёсла, на полуслове прервал рассказ о смехотворной жизнедеятельности районной власти, по бедности не способной ни на что путное, и обернулся через плечо. Зверёк галсами плыл им навстречу, то подбираясь к береговым кустам, то разворачиваясь к сухим камышинам, редко торчащим из воды. Увлечённый своими делами, лодку зверёк не видел. Приблизившись метров на двадцать пять, он наконец прозрел, замер и уставился на людей, поражённый своей оплошностью. А уже через миг кувырком ушёл под воду, прокрутив колесом над гладью длинное меховое тело. Пётр Алексеевич сообразил: выдра.

Вынырнул зверь уже далеко, под кустами у берега.

– Выдра, – подтвердил Пал Палыч. – Бобра спугни, тот ня просто нырнёт, а по воде так стябанёт хвостом, что гром да звон. Ня то сямью прядупреждает, ня то обидчивый такой.

Пал Палыч снова взялся за вёсла.

У прибрежной загубины, потревоженные, взлетели из бурой травы две утки. Пётр Алексеевич вскинул ружьё и, мигом забыв о правилах весенней охоты, сперва из одного, а потом из второго ствола ударил над головой Пал Палыча по той птице, что летела последней (в эту пору из двух летящих уток вторая – селезень). Ушла – только спланировали на воду два пёрышка.

– А ничего, – сказал Пал Палыч, поднимая предусмотрительно склонённую под ружейными стволами голову. – Мы нынче с трофеями. – И кивнул на рюкзаки.

Поставив вёсла в сарай, Пал Палыч отправился к Володе, чтобы поделиться с хозяином добычей. Пётр Алексеевич пошёл к машине – там у него была припасена бутылка «Столичной», которую после некоторых сомнений, вызванных свидетельством Пал Палыча о склонности медвежеватого рыбака к известному русскому недугу, Пётр Алексеевич решил всё же Володе вручить: бутылка одна, а добавить тут негде. Разумеется, никакой мзды за хранение вёсел и присмотр за лодкой Володя не требовал – Пал Палыч просто принимал посильное участие в судьбе хорошего человека, а со стороны Петра Алексеевича дар водки был сродни ритуалу – жертва озёрным духам в лице их полномочного жреца.

Бросив в багажник мешки с чучелами, рюкзак с добычей и зачехлив ружьё, Пётр Алексеевич достал закатившуюся под сиденье бутылку и направился к дому.

Пал Палыч с хозяином стояли на крыльце. Вид у Володи был немного заспанный. Пётр Алексеевич застал конец беседы.

– Хорошо, гляжу, в угодьях постряляли. – На крупном щетинистом обветренном лице Володи светилась добродушная и словно бы застенчивая улыбка.

– А сягодня прямо распахнулись. – Пал Палыч затягивал шнуром горловину рюкзака. – Давно такого ня видал.

Подойдя к крыльцу, Пётр Алексеевич протянул Володе «Столичную»:

– Не обижайте, примите гостинец.

Улыбка Володи сделалась ярче и застенчивее.

– Что ж ня принять? Приму, ня обижу. – Он взял сразу потерявшуюся в его ладони поллитровку и утопил её в кармане старой засаленной куртки. – Только и вы ня обидьте – возьмите рыбки. – Володя повернулся к Пал Палычу. – Мяшок-то есть?

Невзирая на скудость быта, Володя сохранял достоинство и не собирался оставаться в долгу.

– Пётр Ляксеич, – перекинул вопрос Пал Палыч, – мяшок найдёте?

Мешок нашёлся – в машине Пётр Алексеевич всегда держал несколько больших пакетов для мусора, чтобы в случае пикника или ночёвки на природе было куда собрать отбросы. Заветы экологической культуры он соблюдал (в отличие от сумасбродств экологического маразма): взял в лесу вальдшнепа, рыжик или глоток душистого соснового воздуха, будь добр – ответь благодарностью. А тех пройдох, кто, саранче подобно, этим правилам не следовал, искренне порицал, но без нравоучений – воздействовал личным примером. Потому и Пал Палыч с его «мы в природе живём и знаем, что у земли можно взять, а что нельзя» был ему симпатичен и близок. Даже невзирая на то, что, как не раз Пётр Алексеевич замечал с лёгкой досадой, Пал Палыч топит в воде стреляные гильзы, в то время как сам он складывал свои в карман, чтобы потом вытряхнуть где положено.

Володя зашёл в сарай, достал большой треугольный сачок-самоделку на длинной палке, и втроём они отправились на огород к заветному пруду.

Видя рвение, с каким Володя потрошит свои невеликие закрома, Пётр Алексеевич не выдержал:

– Зачем же столько? Нам этого не съесть.

– Так домой, в город, возьмёте, – выгребая из заросшего травой прудика очередную щуку, ответствовал Володя.

– Да мне домой только через два дня.

– А хорош, Вова, – поддержал Петра Алексеевича Пал Палыч. – Больше ня надо.

– Как знаете, – смирился хозяин.

В мешке брыкались и били хвостами четыре щуки, штук шесть приличных карасей и лещ.

Утреннее солнце уже порядочно оторвалось от горизонта и весело блистало в безоблачном стеклянном небе, словно на дворе был зелёный май, а не апрельская сепия. Вывернув с просёлка на широкую грунтовку, Пётр Алексеевич опустил козырёк над лобовым стеклом, чтобы не щуриться от бьющих сквозь голые кусты лучей. То там, то здесь на припёке вдоль дороги уже раскрывала золотые головки первая мать-и-мачеха.

Пал Палыч, будто только заметил, изучал прореху на своих штанах, через которую проглядывали голубые фланелевые кальсоны.

– Вот штаны на мне рваные, – рассуждал он с озорной искрой во взгляде. – Иные зубоскалят – думают, годящих нет. А я тупого включаю – дескать, что такого? – да про себя смяюсь: пусть сябе за дурака держат. Дурачком-то, Пётр Ляксеич, бывает умнее прикинуться. На меня смотрят: вот балда! А я про себя: так, да ня так, дурак ня на век – отвязался и сбег.

Пётр Алексеевич благодушно подумал: «Да ты, дружок, известный лицедей – знаем за тобой такое дело!» Ему припомнилось, как однажды Пал Палыч навёл на него морок – банка привиделась с чертями… Да натурально так! «Розыгрыши любишь? – улыбнулся простодушным хитростям знакомца Пётр Алексеевич. – Фокусы и чудеса внушения? Угодьями какими-то морочишь, спектакль с Володей разыграл, думаешь – проглочу крючок и поведусь? А вот не поведусь. Словом первый о твоих угодьях не обмолвлюсь».

Пал Палыч тем временем вернулся к охотничьим секретам:

– Ня только лось, кабан – тот тоже соль любит. До того, что милей всего ему сялёдка. – Пал Палыч на мгновение задумался и уточнил: – Ня сама