— Как вас зовут? — полюбопытствовал Батяня.

— Виктор Тимофеевич, — спокойно ответил капитан.

— А меня бойцы зовут Батяней. Хотя — какой я батяня. Вон из-за службы и семью некогда завести. То тренировки, то командировки… Будем знакомы, — Батяня протянул капитану руку. — Лавров Петр Сергеевич.

Никому и никогда, кроме, разумеется, Чалова, Батяня не говорил о том, что накопилось у него на душе, и вот сейчас он стал говорить капитану то, что скрывал в душе годами.

— Вот что, Петр Сергеевич, ты сейчас, пока есть время, сбегай к борту сухогруза и захвати на всякий случай пару спасательных кругов. По моим прикидкам, мы должны вот-вот сесть на мель. По этой причине до самого взрыва мы здесь задерживаться не будем, нет смысла за копейку свои жизни гробить. Я судно сейчас выставлю в нужном направлении, а потом мы оба прыгнем за борт. Если останемся до конца, то осколками нас может посечь. А нам надо еще пожить немного. Тем более тебе, Петр Сергеевич, еще и жену надо подыскать, детей завести. А они, деточки, сопливые, крикливые… Ох, и дадут они тебе жизни… Это тебе не с бойцами воевать…

Даже в эти минуты капитан продолжал шутить…

Настоящим мужиком оказался капитан. Находясь возле капитана, слушая его неторопливые слова, Батяня и сам перестал нервничать, будто невидимой волной спокойствие и рассудительность капитана передались Батяне. Не зря люди говорят, с кем поведешься — от того и наберешься. И только сейчас до Батяни начал доходить истинный смысл простой поговорки. Смысл-то заключался в том, что люди могут и должны набираться друг у друга не зла и глупости, а совсем иного…

Метнувшись к борту сухогруза, Батяня прихватил два спасательных круга и, когда уже бежал назад, к капитану, увидел, что капитан сам спешит ему навстречу.

Выхватив из рук Батяни спасательный круг, с криком: «Прыгай следом, товарищ майор!» — капитан прыгнул за борт, в черную волнующуюся воду.

Следом прыгнул и Батяня. Вынырнув, отхлебываясь от соленой воды, Батяня увидел, как, поднимая волну, уплывал к отмели сухогруз.

Но далеко сухогруз не уплыл. Метров через пятьдесят сухогруз внезапно застыл, резко качнувшись вперед. Видимо, сел на мель.

И тут же в носовой части сухогруза рванули мощные мины. Сначала одна. Затем вторая. Полыхнуло пламя…

«Сволочи, — подумал Батяня, — ради денег и наживы всем готовы рисковать… Мир медленно, но верно сходит с ума. Ничего и никого не жалко ради проклятых денег. Это же сколько радиации могли в море сыпануть… Да и в воздухе радиоактивное облако появилось бы…»

В это время на сухогрузе разгорался пожар. С треском рвались раскаленные контейнеры, — словно разрывные мины…

Волны раскачивали их тела, забивали рты солеными брызгами. Эти брызги попадали в нос, в глаза, не давали возможности дышать.

— Капитан, куда плыть будем? — крикнул в темноту Батяня. Сейчас он понимал, что здесь он — не главный. Да и кричал Батяня больше для того, чтобы убедиться, все ли в порядке с раненым капитаном.

— Давай-ка, Петр Сергеевич, будем просто держаться вместе. У нас еще ноченька впереди веселенькая. Подгребай со своим кругом ко мне. Есть ли смысл куда-то грести?.. Только силы понапрасну потеряем и воды нахлебаемся вдоволь. Темень кругом — хоть глаз выколи… Далеко мы не уплывем. А оставаясь здесь, возле сухогруза, мы помощи скорей дождемся.

Гребя одной рукой, а другой удерживая спасательный круг, Батяня приблизился к капитану. Капитан стянул с головы бинт и, смастерив из него нечто похожее на шнур, соединил спасательные круги.

— Вот так-то будет понадежнее. А теперь, Петр Сергеевич, нам нужно дождаться солнышка ясного. Думаю, что нас подберут. Должны подобрать. Удача-злодейка не должна нас кинуть. Кстати, майор, ты веришь в судьбину? Моряки, как и летчики, — люди очень суеверные…

Капитану было не легче, чем Батяне, но он говорил и говорил. Наверное, этими словами он хотел подбодрить Батяню. Догадывался об этом Батяня.

Поглядывая на капитана, на его запекшуюся рану на голове, Батяня подумал о толковом решении капитана захватить с собой спасательные круги. Без них пришлось бы туговато: громадные пенящиеся валы раз за разом накрывали их с головой, забивая шипящей соленой водой глаза, рот, уши… Было тяжело дышать.

Конечно, прав был капитан: не могло быть и речи о том, чтобы куда-то плыть… Это он, Батяня, по горячке сказал… Сейчас главным было удержаться на плаву и дождаться рассвета. И еще нужно было что-то придумать, чтобы подстраховать капитана.

Батяня вытянул из брюк ремень. В перерывах между накатами волн он протянул ремень капитану:

— Виктор Тимофеевич, один конец ремня закрепите на шнуре спасательного круга, а другой — на кисти руки. Даже если вас и накроет волной, то у вас будет гарантия, что не оторвет от спасательного круга.

— Молодец, майор, — прозвучало в ответ. — Так и сделаю. А то у меня голова побаливает. Тяжеловато…

После услышанных слов Батяня еще внимательнее стал наблюдать за капитаном, стараясь не выпускать его из вида.

Наступила ночь. Черная и длинная, как ожидание чего-то неизбежного… Все так же, как и раньше, ритмично раз за разом накатывались на их тела неизвестно откуда громадные волны, пытаясь закрутить их в своей круговерти. Нужно было чем-то занять себя, чтобы отвлечься.

Чтобы не потерять сознание, они вели разговор. Через силу. Иногда они замолкали, а потом снова бросали друг другу редкие слова.

Больше говорил капитан. Он говорил о своей красавице жене, которую любил. Но, даже и любя ее, он советовал Батяне ни в коем случае не жениться на красавице, ибо тогда ему, Батяне, все время придется быть у нее под каблуком. Говорил о детях сопливых, которые душу выматывают, но без которых нет радости в жизни. О своей собаке, которая, когда он возвращается домой из плавания, заранее каким-то образом чувствует его появление и начинает радостно поскуливать еще тогда, когда он только подходит к подъезду своего дома. Да и позже эта любимая собака не дает покоя, заставляя его каждое утро подниматься с кровати и в темноте идти с ней на прогулку. И, конечно, говорил капитан о своем мудром любимце Кеше…

— Кстати, товарищ майор, а ты мини-диск не посеял? — иногда спрашивал капитан.

— Нет, не посеял, — отвечал Батяня. Он также говорил. В основном Батяня почему-то говорил о своем детстве. Сейчас, в минуты опасности, оно казалось чистым, все время залитым солнечным теплым светом, каждое мгновение было солнечным… Да и более поздние воспоминания были светлыми: экзамены, учеба в училище, первое свидание, первые стрельбы из боевого оружия, первый сладкий поцелуй…

«Бог ты мой, — думал Батяня, — сколько же радости было у меня в жизни. И сколько такой же радости еще может быть. У меня может быть радость, а вот у Чалова, у Сидоркина…»

И тогда он сжимал зубы, и злость его на пиратов, на всю эту мразь, вторгнувшуюся в его жизнь, придавала ему силы.