Он улыбнулся: ни следа торжества или презрения! Улыбнулся мило и тепло, будто меж нами обнаружилась общая чудесная тайна.

«Не рассчитывай на него! — приказала я себе. — Вспомни, кто он!»

Но как это было трудно, когда он вот так сидел здесь и улыбался, и бесстрашно встречался со мной взглядом. «Ведь так делает и Дракан!» — самой себе сказала я. Но Сецуан не очень-то походил на Дракана. Он скорее походил на меня: эти черные волосы, эти зеленые глаза! Ну просто вылитая я!

Мама отложила вилку в сторону.

— Ладно! Тебе известно, кто такой Нико! Будет ли также стоить сколько-нибудь, чтобы заставить тебя сохранить эту тайну? — спросила она, и голос ее звучал так же твердо, как голос какого-нибудь торгаша.

— Почему тебе вечно кажется, будто я собираюсь причинить тебе зло? — спросил Сецуан.

— Горький опыт научил меня этому…

— Мелуссина, я никогда не принуждал тебя… Я никогда не вредил тебе. Я никогда не желал ничего другого, кроме как…

Он замешкался, словно испугался того, что она сделает.

— Ничего другого, кроме как любить тебя, — наконец выговорил он.

Я и предположить не могла, что творилось в голове матери. Она сидела совершенно спокойно, не меняя выражения лица.

— А твоя мать? — спросила она. — Твои родичи? Они что, тоже хотели лишь любить меня?

Он опустил глаза, не в силах глядеть на нее.

— Моя мать умерла, — вымолвил он, вертя меж пальцами свой стакан, так что вино наконец перелилось через край, устроив небольшой водоворот. — Ныне старейшина нашего рода — моя тетка. Я знал… я знаю, род мой совершал такое, что тебе простить трудно. Такое, что немногие люди захотят понять. Но я теперь здесь, с тобой, а не с ними. Это тебе о чем-то говорит?

Я была просто ошеломлена, увидев вдруг, как крупные прозрачные слезы льются по щекам матери.

— Вы так подло искусны, — сказала она, и в голосе ее слышались не слезы, а лишь гнев, схожий с горной лавиной, такой ужасающий и безмерный, что все остальное было сметено. — Вы умеете выдавать день за ночь, а Зло за Добро. Ты никогда не хотел полюбить меня. Твоя мать отослала тебя ко мне так, как отсылают жеребца к кобыле, потому что ей пришло в голову, будто потомство наше может быть не совсем обычным. Ты можешь отрицать это, глядя мне в глаза?

Мелкие круговые движения стакана прекратились. Какой-то миг он сидел тихо. Свет искрился на гранях его серьги со змейкой.

Потом он прошептал:

— Нет, не могу. Дитя, обладающее Даром Змеи и силами Пробуждающей Совесть… то было слишком большим соблазном. Однако я не могу сказать, что никогда не любил тебя.

— Не лги мне! Не начинай опять, Сецуан!

— Я не лгу!

И прежде чем снова опустить взгляд, он поднял голову и какой-то миг, краткий и тяжелый, смотрел ей в глаза.

Это потрясло ее.

— Дина! — молвила она. — Пойди… пойди и… принеси нам еще немного вина.

Я продолжала сидеть.

— Мы можем позвать лакея, — ответила я. Мне не хотелось оставлять ее с ним наедине, ни в коем случае.

Как угодно, только не такой, какой была она сейчас — со следами слез на щеках и руками, которые никак не могла успокоить.

Мама глянула прямо на меня.

— Пойди! — велела она.

Я неохотно поднялась. Нелегко перечить матери, обладающей силами Пробуждающей Совесть. Порой это просто невозможно. Я взяла кувшин и вышла из-за стола. Но, отойдя довольно далеко и оказавшись в тесном сумраке теней фруктового сада, где мама не могла увидеть меня, я остановилась.

Матушка подождала, пока я, по ее расчету, оказалась на таком расстоянии, что не могла ничего услышать. Стремительным движением отерла она со щек слезы и выпила последний глоток вина, еще оставшийся в стакане.

— Ну ладно! — твердым и каким-то чужим голосом произнесла она. — Поговорим о ценах.

— Мелуссина…

— Нет! — отрезала она. — Никаких красивых слов! Никаких пробудившихся мечтаний! Никакой лжи! Что ты предлагаешь, как ты можешь нам помочь?

— Дать деньги, которые тебе нужны, ту помощь, что может вызволить твоего сына и юного Никодемуса Равна из Сагис-Крепости.

— А ты уверен, что это тебе по силам?

Он пожал плечами.

— Ни в чем нельзя быть уверенным в этом мире. Однако Дар Змеи — большое подспорье, не так ли? Кто сможет пройти незамеченным мимо караульных на крепостной стене? Кто сможет заставить стража подземелья видеть сладкие сны, пока его ключи внезапно исчезают? Пробуждающая Совесть не сможет, Мелуссина! А чернокнижник сможет!

Моя мать медленно кивнула.

«Вот почему, — подумала я. — Поэтому она не выскочила нулей из-за стола в тот же миг, как услышала голос Сецуана Нам нужна помощь, а он может помочь. А чтобы спасти Давина, она готова заключить сделку с самим дьяволом».

— А цена? — спросила она.

— Ты уверена, что она существует?

— Да! И я хочу знать, что ты желаешь получить взамен, прежде чем мы двинемся хотя бы на шаг вперед.

— А что ты думала предложить?

— Не играй со мной!

— Я этого не делаю вообще. Назови свою цену, если ты так уверена, что помощь моя покупается и продается.

Мать встала. Она снова взволнованно расправила складки бледно-зеленого платья так, будто хотела вытереть ладони.

— У Дины нет Дара Змеи, — молвила она.

— Откуда ты знаешь? — спросил он. — Ты едва ли пыталась выращивать этот Дар. Если я правильно тебя понимаю.

— Поверь мне! У нее этого нет! — Голос матушки был тверд и напряжен, словно натянутый лук. — Но я по-прежнему достаточно молода, чтобы родить еще одно дитя. Дитя, которое достанется твоему роду.

Я чуть не выронила кувшин. Она… она… не может этого сделать! Тут же своим внутренним ухом я услышала предупреждение служителя о том, что Заведение не потерпит «распутства и бесстыдства». А то, что моя мать как раз предложила, было самым наираспутнейшим из всего, что я когда-либо слышала! Это куда хуже, чем обыкновенное распутство, когда женщина просто продает себя. У меня на глазах матушка предлагала продать нерожденное дитя.

Какой-то миг казалось, будто ей удалось ошеломить самого Сецуана. Но вот он поднялся из-за стола, подошел и встал перед ней.

Он обхватил руками ее лицо, примерно так же, как сделал это со мной сотню лет тому назад в тот день, когда я впервые увидела его в ярмарочной суете. И я знала, что мама закрыла глаза. Она могла одним взглядом отослать его назад, она могла сделать так, чтоб он не смел прикоснуться к ней. Но она этого не сделала.

Я подняла кувшин. Что если бросить его изо всех сил прямо в огромные стекла теплицы? Я уже видела это: стекло треснуло и разбилось, и осколки сыпались, будто ливень льдинок, на лимонные деревья, на белую скатерть, на Сецуана и мою мать…