Он поцеловал ее, а потом улыбнулся, и улыбка его была легка и мягка, как бархат.

— О, Мелуссина! — нежно произнес он. — Какая же ты все-таки неумелая лгунья!

Она отступила на шаг, вырвавшись из его рук.

— Что ты имеешь в виду?

— Скажем, что из всей этой истории получится дитя. Неужто ты и вправду хочешь заставить меня поверить, будто ты его отдашь?

Мама замешкалась.

— Разве не это я обещала тебе? — спросила она.

Но даже я услышала, что она и не думала этого делать. Я снова опустила кувшин.

Он покачал головой.

— Спасибо за щедрый посул, — поблагодарил он. — Но я помню, как было в последний раз. Я бы не поверил, что женщина на сносях может преодолеть столько сотен миль так быстро. Видно, решимость несла тебя как на крыльях.

Она отодвинулась от него еще на шаг.

Внезапно мне показалось, что она скорее испугана, нежели сердита.

— Чего же ты тогда хочешь? — спросила она.

— Время!

— Время?

Он кивнул:

— Время вместе с Диной. Время узнать ее.

— Время вызнать, есть ли у нее Дар Змеи, ты это имеешь в виду!

— Нет! — ответил он. — Не только это.

Отвернувшись от нее, он снова подошел к столу и глотнул из своего стакана.

— Она — единственная, — продолжил он. — Единственное дитя, которое у меня есть!

— Ну да! — презрительно произнесла мама. — Неужто ты хочешь заставить меня поверить, что я была у тебя одна-единственная? Тогда твоя мать и вправду остановилась на этом. Я скорее поверила бы, что она — раз! — и раздобыла тебе еще трех, четырех других… племенных кобыл.

Он запустил пальцы в волосы надо лбом. И показался вдруг чуть меньше ростом и более усталым. Обыкновенным, что ли?

— Были и другие, — как-то неожиданно кротко признался он. — Но я, как выяснилось, не особо плодовит.

— Какое разочарование! Для твоей матери!

— А ты не можешь не вспоминать ее на каждом слове? Она умерла! Пусть же покоится в мире. Послушай-ка теперь, Мелуссина. Ведь это не так уж удивительно… То, что отец хочет как следует познакомиться с дочерью.

Мама медленно покачала головой.

— Нет! — сказала она. — Дину ты не получишь!

Голос ее был непоколебим, как утес.

— Неужто ты и в самом деле откажешь мне в нескольких днях с Диной? Даже если это может стоить жизни твоему сыну?

— Мы справимся сами! — твердо ответила мать. — Мы всегда справлялись.

Внезапно что-то коснулось моей руки.

— Извините, могу я подавать…

Я испуганно обернулась. Кувшин выскользнул у меня из рук, и даже если б я пыталась поймать его, было слишком поздно. Крах! Дзинь! Звон раскатился громко, словно удар молнии, и осколки стекла разлетелись во все стороны. Девица в белом фартуке ошеломленно зажала руками рот. Мама и Сецуан — оба смотрели на нас. И я знала, что им известно! Я слышала все…

— Не пора ли подавать главное блюдо, гвоздь обеда? — спросила девица.

— Нет! — ответила мать. — Нам больше не надо! Идем, Дина!

Она молчала всю дорогу. И я не смела сказать ей ни слова. Только когда в конце пути показались белые постройки Заведения, я осмелилась открыть рот.

— Матушка!

— Да?

— Мы не могли бы… я имею в виду, дать ему эти несколько дней? А вдруг это и вправду спасет Давина и Нико?

Она круто остановилась.

— Неужто тебе не ясно, что он хочет сделать с тобой?

Я покачала головой:

— Он говорил — он хочет узнать меня.

— Дина! Никогда не полагайся на него. Он надеется, что у тебя есть дар. Дар Змеи! Он хочет, чтобы ты стала чернокнижницей, как он.

— Ты говорила, что этого дара у меня нет!

— Я так и думаю: его у тебя нет! Но… он твой отец. Это… возможно! Коли он пожелает, он пробудит Дар Змеи в тебе. И тогда… Дина, я просто не выдержу, если ты станешь, как он.

Род Змеи! Змеиное отродье! Змееныш! Я была уверена в том, что я сама смогу выдержать все это. Сама.

В тот вечер матушка долго не засыпала. Я знала это, потому что и сама бодрствовала в ожидании. Она то и дело поворачивалась с боку на бок, да так, что нары скрипели. Но наконец все стихло, и, когда я осторожно свесила голову через край своей постели и поглядела на ее нары, она лежала, натянув перинку под подбородок, и спала.

Как раз сейчас было бы кстати умение передвигаться бесшумно, подобно Сецуану. Скользнуть с места, как змея, а не спускаться с нар медленно и осторожно, дюйм за дюймом, и ступать по скрипучим половицам.

Само собой, в переполненной горнице было темно, но ставни открыты, чтобы дать нам хотя бы немного воздуха. За окном висел в небесах летний месяц, гигантский и золотисто-желтый. Свет его, падая через окно, освещал то руку, то ногу, то складку перины и все то, что в ту минуту вообще высовывалось из коек. Мне не понадобилось одеваться. Заведение не тратилось на ночное белье, так что спали там в сером или вообще голышом. Я зашнуровала только лиф платья и шмыгнула к двери.

— Дина?

Я вздрогнула. Материнский голос был невнятный и сонный, она не совсем проснулась.

— Мне надо только по маленькому, — прошептала я.

Она ничего больше не сказала. Думаю, она заснула.

Я отворила дверь и прокралась на галерею.

Караульного у ворот Заведения не было, и если даже двое надзирателей совершали время от времени обход, то наверняка только для того, чтобы кто-нибудь не прокрался в кухню — тайком заморить червячка. От них было нетрудно спрятаться за конторой, переждать, а потом выбраться в спящий город.

Улицы были пустынны. Золотисто-бледный свет месяца падал, озаряя булыжник мостовой, темный и блестящий от ночной сырости. Идти посреди мостовой было бы слишком неосторожно, так что я держалась в тени стен домов.

Эта ночная прогулка была мне совсем не в радость. Судороги то сводили живот и грудь, то отпускали, и накатывала такая слабость, что казалось, будто я не смогу хорошенько вздохнуть. Это напоминало тот случай, когда я влезла чуть ли не на вершину дерева у пруда и не решалась спрыгнуть оттуда. И теперь я чувствовала себя так, что была бы готова слезть, если все, что я делала сейчас, не было бы ради Давина. «А ты молодец! — крикнул он тогда. — Давай прыгай, Дина!»[11]