— А если я соглашусь? — как можно тверже сказала я. — Ты заплатишь за то, чтоб нам уйти из Заведения, а потом поможешь вызволить Нико и Давина из Сагис-Крепости. Или как?

Я смотрела ему прямо в лицо и молилась в душе о том, чтобы ко мне вернулся взгляд Пробуждающей Совесть, хоть на один-единственный миг, только чтоб увидеть, обманывает он меня или нет. Но так ничего и не произошло. Теперь, когда я больше чем когда-либо нуждалась в том, чтобы быть дочерью своей матери, силы Пробуждающей Совесть совсем изменили мне. Было отчего зарыдать!

— Если я заплачу Заведению, твоя мать тут же отправится за нами по пятам. Но, быть может, это произойдет в любом случае.

Я закусила губу.

— Ты обещал матушке заплатить.

— Да! Если б она была здесь и если б я с ней заключал сделку, было бы совсем другое дело.

«Да, — подумала я, — она бы увидела, если б ты лгал».

Я встала.

— Если ты их не освободишь, я не согласна.

— Вот как! — сказал он, не меняя выражения лица. — Может, тебе вдруг стало безразлично, что станется с твоим братом?

— Нет!

Вот что получается, когда не умеешь торговаться, когда попросту вынуждена покупать по любой цене. Мне очень хотелось прошипеть ему, что он живет чужой бедой. О, если бы заставить устыдиться этого человека, хотя бы на один-единственный крохотный миг! Но даже малейшая искорка силы Пробуждающей Совесть не пришла мне на помощь.

— Ты можешь получить деньги, когда мы вернемся, — посулил он.

Я покачала головой.

— А что будет, если мы отложим освобождение? — спросила я. — Ведь может столько всего случиться. Я беседовала с людьми, которые оставались в Заведении семь лет, аж с самого его начала. Семь лет! Даже мысли об этом не выдержать… Да, я очень хочу освободить Давина и Нико. Но разве это поможет, если матушка, Мелли и Роза по-прежнему останутся здесь взаперти?

— Заведение и Сагис-Крепость не одно и то же, — заметил он.

Я не ответила. Я не спускала с него глаз, как можно лучше подражая взгляду Пробуждающей Совесть. А мне только и оставалось — подражать.

— Хорошо! — сказал он. — Я, пожалуй, все улажу с Заведением.

Я опустилась на стул, словно ноги не держали меня. Неужто подействовало? Неужто мне удалось растревожить его дурную совесть? Быть может, в самом деле во мне самой по-прежнему оставалось немного сил Пробуждающей Совесть, хоть я этого не ощущала.

Он подошел к ларцу, стоявшему возле кровати, взял оттуда перо и бумагу и стал писать. А потом дернул за шнур колокольчика у столбика кровати. Вскоре в дверях появился Адриан.

— Вы звали, Мессир?

— Ты умеешь читать?

— Да, Мессир!

— Хорошо! Исполни то, что я написал. Вот деньги для Заведения и монета тебе.

Он дал Адриану маленький серый кожаный кошель и серебряную монету. Адриан поклонился.

— Спасибо, Мессир. Премного благодарен. Я исполню все в точности, как вы, Мессир, велите.

Он повернулся, чтоб уйти, но я его остановила.

— Погоди. Я хочу видеть эту бумагу.

Адриан вопросительно глянул на Сецуана, который слабо кивнул в ответ. Адриан протянул мне послание. Там была обозначена прилагаемая сумма: всего двадцать пять марок серебра, выкуп за освобождение Мелуссины Тонерре, ее дочери Мелли и ее приемной дочери Розы из Заведения. А еще было написано: «Их освобождение должно состояться через десять дней, считая от нынешнего дня, на восьмой день осеннего месяца»[13].

Я сердито повернулась к Сецуану.

— Нет! Сейчас! Завтра!

Он покачал головой.

— Ни в коем случае. Это самая лучшая сделка, которую ты можешь заключить. Или принимай это условие, или считай, что сделка не состоялась.

Я не спускала глаз с письма, желая разорвать его в клочья. Десять дней. Десять дней покажутся вечностью матушке, Мелли и Розе!

— Ну? — спросил он. — Ты заключаешь эту сделку со мной или нет?

Слезы закипели в уголках моих глаз, но другого выбора не было. Я вернула бумагу Адриану.

— Это означает «да»? — спросил Сецуан.

Я кивнула.

— Да, — прошептала я, хотя от этого слова у меня появился горький привкус во рту.

— Ладно! — произнес он и взмахом руки выдворил Адриана за дверь. Он сел на кровать и потянулся, будто довольный кот. — Теперь ей придется узнать, что значит сидеть, глядя на закрытые ворота!

«Так вот что, — подумала я. — Это его месть за Скайарк».

Он рывком скинул сапоги и, вытянув ноги, откинулся на подушки.

— Погаси лампу, прежде чем лечь, — сказал он и закрыл глаза.

Вскоре показалось, будто он заснул. Стоя на полу, я мерзла в одном лифе от платья. А он и не беспокоился, что я сбегу. Он даже не занер дверь. Но куда мне бежать? Я заключила сделку с дьяволом, и теперь хозяин мне — он.

Мы покинули Сагислок пешком.

— Почему мы не плывем на лодке?

Сецуан покачал головой.

— В море плавают чудовища, — сказал он, и я хорошенько не поняла, хочет он, чтоб я ему поверила, или нет.

— Это было бы куда быстрее, — настаивала я.

Он остановился и поглядел на меня с худо скрытым раздражением.

— Ты что, собираешься противоречить мне всю дорогу до Сагис-Крепости? В таком случае путь наш, мадмуазель, станет весьма долгим.

«Все равно он наверняка будет таким», — подумала я. Даже о лошадях он не позаботился. Только маленький серый ослик нес нашу поклажу. Да, еще он приобрел блузу и платье для меня, так что я больше не походила на девчонку из Заведения. Почему он хотя бы не купил мула, чтобы нам ехать верхом. Денег у него, пожалуй, хватило бы.

Он тянет время, решила я. Он хотел бы, чтобы наш поход затянулся, тогда бы он «узнал меня» получше. Но ему не удастся сделать из меня чернокнижницу! Даже если поход в Сагис-Крепость отнимет оставшуюся часть года. Я пнула ногой камень, так что он слетел с дороги. Ослик прядал ушами и фыркал. Сецуан послал мне еще один раздраженный взгляд, но не вымолвил ни слова.

Дорога поначалу шла берегом моря. Внизу в зарослях тростника бродили фигуры в сером и резали тростник, как Нико и Давин в самые первые дни. «Если б в море и вправду водились чудовища, этих работников они уже сожрали бы, — подумала я. — Быть может, я попривыкну к тому, что половина слов Сецуана — вранье». Только вот поди отличи вранье от правды…

Мы молча прошли большую часть времени до полудня. У меня болела голова, ныло плечо, и я думала то о маме, то о Нико с Давином. Солнце пекло, дорожная пыль ела глаза, а когда налетел морской бриз, он принес с собой множество мелких дурацких насекомых, которые кусали и жалили или же роились так густо, что, вдыхая, можно было втянуть их в нос. Время от времени мимо, громыхая, проезжали повозки, запряженные волами или лошадьми. Однако дураков вроде нас, которые странствовали бы пешком в такую жару, мы встречали нечасто.