обоих читалась одна и та же мысль: «Господи, откуда в этом разумном юноше столько потрясающей наивности⁈» Поскольку патрикий замялся, тяжкую ношу вразумления высокорожденного взял на себя Фесалиец.

— Мой цезарь, если позволите, я дам вам очень полезный совет.

Иоанн ничего не ответил, и Наврус посчитал этого достаточным.

— Никогда, никогда больше не произносите этих слов, даже наедине с собой, ибо они могут убить вас гораздо быстрее стали.

— Что в них опасного? — Губы цезаря упрямо сжались в нить. — Я лишь хочу выполнить условие договора и принести мир своей стране.

Тяжело вздохнув, стратилат армии выпрямился в кресле.

— В том-то и беда! Во всей армии, кроме вас, нет больше ни одного человека, который бы серьезно воспринимал этот договор. Тут я нисколько не преувеличиваю. Каждый легионер — да что легионер! — каждый погонщик в армии считает наш договор лишь уловкой, военной хитростью, если хотите. Чьей? Зависит лишь от того, на чьей стороне этот легионер или погонщик. Наши думают, что западня предназначена для Василия, а те — что для вас. Вот и вся разница. Но пока эта уверенность существует в умах людей, у вас, да и у нас с господином патрикием, есть шанс выкарабкаться живыми из сложившейся передряги.

— Не понимаю. — Иоанн вновь сорвался с места и тут же болезненно сморщился, придержав забинтованную руку. — Ведь исполнение договора несет империи мир и стабильность. Разве это не важнее всего для простых людей?

Наврус опять бросил быстрый взгляд на Прокопия — мол, не пора ли и тебе вступить, — но тот сделал вид, что не заметил посыл, предпочитая не связываться со своим воспитанником в таком взвинченном состоянии.

Видя, что искать помощи у патрикия бесполезно, Фесалиец решил зайти с другого конца.

— Видите ли, цезарь, вы не совсем верно понимаете логику тех самых простых людей. Ведь они не крестьяне, не ремесленники — они солдаты. И не просто солдаты, а солдаты, изменившие присяге ради вас, поднявшие оружие на своих командиров ради вашей защиты. Для них есть единственное моральное оправдание своему поступку — ваше право на императорский трон. Венец базилевса на вашей голове означает для них почести, славу и защиту, ведь они все поставили на вас, включая свои жизни. А теперь представьте, они узнают, что вы реально отказываетесь от престола. Что это для них значит? Только одно — они поставили не на ту лошадь! Если вы не император, то вы ничего не сможете им дать, более того, вы не сможете их защитить, когда те, кого они предали, захотят отомстить. Представьте себя на их месте, и вы поймете, о чем они подумают. Именно так: зачем нам стоять за Иоанна, если впоследствии он не сможет отплатить нам тем же. Вот почему я говорил вам об опасности ваших слов — одна такая фраза, брошенная сгоряча, и половина наших легионов тут же перебежит к Василию. Спросите себя, как долго после этого мы все проживем?

Тут он расплылся в ироничной улыбке.

— Я веду к тому, что если вам не жалко себя, то пожалейте хотя бы нас с патрикием. И еще, если вы полагаете, что после нашей с вами смерти наступит мир и покой, то я посмею вас разочаровать. Нет, нет и нет! Как только Василий и Зоя полностью захватят власть в армии, они тут же забудут свои обещания и поведут войска на столицу. Они будут штурмовать Царский Город, если понадобится, сотрут его с лица земли, но не успокоятся, пока не увидят свою мачеху мертвой. Война неизбежна, хотите вы ее или нет. Вопрос только в том, где будем мы с вами: на вершине, — он ткнул пальцем в то место где когда-то стоял трон, — или в могиле, — тут его палец для убедительности указал в землю.

Иоанн постарался не заметить откровенно нравоучительный тон Фесалийца. Все, о чем тот говорил, было логично и убедительно, но шло в разрез с тем утренним откровением, что охватило его после схватки с тенью. Тогда он был уверен: его миссия — не дать разгореться гражданской войне. Но сейчас сомнения все чаще начали брать верх. Вечером он спорил с Зарой, и ее аргументы совпадали с сегодняшними доводами Навруса. Мысленно он вспылил: 'Они все разговаривают со мной так, будто я слепой и не вижу очевидного. А я вижу! Я вижу только два пути сохранения мира. Один — соглашение о передаче власти Петру и регентскому совету, а второй — уничтожение всех соперников. Быстро, любыми средствами, без затяжной войны! Зара, Наврус и даже Прокопий считают, что первый путь неизбежно приведет к гибели и все равно развяжет гражданскую войну в империи. Если я соглашусь с ними, то для меня останется лишь второй вариант. Потяну ли я такое, и в кого тогда превращусь? В нового Константина? А может, в том и есть самый страшный секрет власти — она делает из любого человека Константина?

Он молча стоял перед своими советниками, а те с тревогой наблюдали за сменой выражения его лица. Прокопий прекрасно представлял, какой выбор сейчас делает воспитанник, и это сильно его тревожило. Ему очень не хотелось, чтобы его добрый и умный Иоанн превратился в чудовище, шагающее по трупам, но еще меньше хотелось увидеть его мертвым. Его, себя, Элинию, да и всех Страви до седьмого колена. «Выбор не богат, — вздохнул он про себя, — но я не буду на него давить. Если он выберет смерть, я разделю с ним его долю».

У Навруса таких сомнений не было. Он точно знал: если Иоанн продолжит настаивать на передаче власти малолетнему Петру, то тогда им не по пути. Феодора жалует его не больше Василия и Зои, но если власть так и так перейдет к ней, то не лучше ли сдаться добровольно. Глядишь, и дивиденды какие-нибудь удастся получить.

Задумавшись, Фесалиец ушел в себя, а подняв глаза, уперся в нацеленный на него взгляд цезаря. На миг ему показалось, что юноша прочитал его последние мысли, и выругался в душе, кляня себя за несобранность: «Совсем расслабился в последнее время. Все думаешь, что он сопливый мальчишка! Совсем по-другому запоешь, когда этот юнец отправит тебя на плаху!»

Иоанн смотрел в глаза Навруса, и то, что он там видел, ему совсем не нравилось. В одно мгновение его вдруг прошила ослепительная мысль: «У меня нет выбора! Если я не выберу их путь,