Алтанай презрительно скривился, и было не понять, в чей адрес отпущена усмешка: Кучума, Чингиза или местных сибирцев. Давая тем самым понять: "Твое дело, хан. Как прикажешь", — он продолжал молчать, предоставив Кучуму возможность высказать собственное мнение.

— Хотя отчасти ты, великий воин, — при этих благостных словах башлык немедленно поднял голову, которая, отягощенная вином или непривычными для него думами, непрерывно клонилась на грудь, — прав, — продолжил хан. — Раз мы считаем их своими подданными, то надо лишь внушить сибирцам эту мысль в их тупые головы. И отправить их на стены не под копьями наших воинов, а добровольно…

Алтанай икнул и восхищенно посмотрел на повелителя. Один его глаз полуоткрылся, а другой был еще в объятиях сна, одолевавшего его сегодня не на шутку.

— Да… — протянул он, — я всегда знал, что ты, хан, великий человек, Ты достойный потомок великих ханов Золотой Орды. Твое имя прославят внуки! Я согласен, — и он икнул еще раз.

— С чем ты согласен? — рассмеялся хан, которого привели в прекрасное расположение духа и похвала башлыка, и, главное, решение, которое неожиданно и вроде как само собой сложилось и приняло окончательную форму и теперь требовало лишь претворения в жизнь. — Так с чем ты согласен, пьяная лиса? Со мной или с Чингизом, который завещал нам громить противника его же подданными. Но согласись, что тебе это никогда не пришло бы в голову. Для этого надо быть потомком великих воинов.

В другой раз Алтанай, может быть, и обиделся бы или сделал вид, что слова хана неосторожны и затрагивают его честь, но теперь, когда хан не отчитал его за пьянство во время похода — хотя какой поход, они на отдыхе, — а главное, находился в прекрасном расположении духа впервые за последние месяцы, и вроде как спало тягостное напряжение, висевшее неподъемным грузом над всем войском, башлык проглотил оброненные неосторожно слова. "Э-э-э, что с него возьмешь, мальчишка в сравнении с моими годами. Пусть себе…"

— Да, хан, надо быть потомком… — откликнулся он, повторяя окончание сказанного. И тут же неожиданно добавил:- Вели принести вина по этому случаю…

Кучум широко улыбнулся, провел указательным пальцем по тонким губам, покачал сочувственно головой, так обычно жалеют неосторожно стукнувшегося головой о стену человека, и, хлопнув в ладоши, крикнул для верности:

— Эй, кто-нибудь, подайте обед.

Весть о том, что хан пришел в хорошее расположение духа и им принято какое-то важное решение, а, следовательно, скоро конец их странствиям, как вспышка молнии, облетела лагерь. И засветились скуластые лица джигитов, которые втайне гордились, что достигли столь дальних пределов, куда не каждый купец добирался. Лица воинов, которым легче раз кинуться и пасть в бою, чем каждое утро просыпаться с мыслью: "Доживу ли до вечернего намаза". Они и опасались и любили своего хана, который был строг с провинившимися, но прощал многие проступки, за которые другой предводитель мог спокойно лишить головы, а уж полета ударов плетью дал бы и глазом не моргнув. Хан спал с ними бок о бок на земле и трясся на жеребце, глотая пыль. Он первым вынимал саблю из ножен и последним вкладывал ее обратно в ножны. Какая-то удаль в посадке на коне и отсутствие боязни за свою жизнь, что, впрочем, свойственно любому мусульманину, выделяли его из прочих полководцев, с которыми многим из джигитов пришлось связать свою судьбу. Кучум не пытался внушить им мысль о благородстве предпринятого ими похода с целью приведения неверных под руку великой Бухары и принятия веры всех правоверных. Зачем? У него свои причины, у них — свои. Они отдадут ему четвертую часть того, что захватят, а все остальное запакуют в собственные переметные сумы. До ближайшего духана. А потом зови их снова хоть в Индию, хоть в Китай, хоть на урусов. Главное, чтобы был корм для коней, добыча для них, а высокие цели пусть хан оставит для себя. Их, воинов, они мало волнуют. То не прекрасная дева, что является едва ли не каждому во время чуткого сна на потной кошме. Где они, сибирские девы, закутанные в пышные меха и ждущие с нетерпением воинов пророка? На привалах все чаще шли разговоры, что местные женщины, коль не закрывают своего лица, не столь стыдливы и неприступны в отличие от их соплеменниц. А что не всякая понимает язык, то беда не велика, тут язык не самое главное. Было бы чем одарить и отблагодарить красавицу!

Увидев, что хан с башлыком закрылись в шатре и туда то и дело вносят новый кувшин из обоза, многие воины потянулись к юзбаше, ведающему припасами и соответственно винным запасом всего войска. Но тот упрямо мотал плешивой головой, отбиваясь от настойчивых их просьб дать в долг.

— Знаю я ваш долг! — орал он, махая руками и брызгая слюной на просящих. — Сегодня ты живой, а завтра с тебя с мертвого что спросишь? Вот снимай сапоги, оставляй в залог, а там видно будет.

Воины галдели, напирали на него и полушутя подталкивали в бок кулаками, кто дружески, а кто со злой памятью о многих вещах, что осели в бесчисленных хурджумах распорядителя, принесенных взамен кувшина с бодрящим душу и сердце напитком. Болтали, что он имеет несколько жен у себя на родине, и многих слуг, и дома, и стада…

Неизвестно, какой бы оборот приняло всеобщее желание, овладевшее вдруг, словно весенний воздух, славными джигитами, но, перекрывая общий шум и гвалт, послышался конский топот, и к реке выскочил небольшой отряд разведчиков, которые, не обращая внимания на собравшихся, пронеслись мимо толпы к ханскому шатру.

Стоящие телохранители вовнутрь их не пустили, но тут же один юркнул под полог, и наружу вышел Кучум, как всегда бодрый, подтянутый, готовый к немедленному действию. Он окинул взглядом толпившихся у провиантских повозок разгомонившихся воинов, но словно и не придал тому значения или сделал вид, что не заметил столпившихся, а те поспешили разойтись от греха подальше.

— Вдоль реки следует отряд сибирцев, — вполголоса доложил старший из сторожевых, — около сотни на конях и столько же пеших.

Кучум шумно вобрал воздух ноздрями, словно почуял опасность, кивнул головой, что понял сообщение, и коротко бросил:

— Следить и докладывать постоянно.

Затем он вернулся в шатер, изложил все неспешно Алтанаю, словно тот и не был в изрядном подпитии, и кликнул слугу, чтобы тот подавал панцирь, готовил коня, Алтанай, увидев приготовления, тоже вскочил, зашевелил могучими плечами, переминаясь, и, так и не услышав приказа, произнес полувопросительно:

— Пойду с первой сотней…

— Хорошо, — кивнул хан. И все. Словно и не было совсем недавно задушевной беседы, пения песен и дружеских улыбок.

Жизнь воина в седле, а все остальное — краткая передышка…

Улусы Вэли-хана лежали на расстоянии одного перехода от сибирской столицы. Одним из первых он получил тревожное известие, посланное Едигиром.

Род Вэли-хана был некогда одним из самых могущественных на побережье Иртыша. Его предки жили здесь, когда еще не пришли из Великой степи племена, сбежавшие от железной руки монгола Чингиза.