— Это мне подарил Генри в день моего рождения.

Она взяла у него медальон и сдвинула защелку, выпустив цепочку миниатюрных портретов. Наблюдая, как его взгляд пробегает по улыбающимся лицам ее родителей, ее братьев и сестер, она заметила, как его черты омрачились тоской и страданием, ощутила боль его одиночества.

— У тебя есть я, — прошептала она. — Мы можем создать семью. Мы…

— Я не могу. Я… я должен уехать.

— Нет, пока не пообещаешь мне! — Она вцепилась в его сюртук.

— Иззи! — рявкнул он тоном, не терпящим возражений.

Это было невыносимо.

— Обещай мне! — потребовала она, еле сдерживая рыдания.

— Хорошо. Обещаю, — мрачно сказал он и вышел из комнаты.

Изабелла вышла следом и сначала шагом, а потом бегом направилась в свою комнату, где могла запереться, чтобы зализывать свои раны и наплакаться вволю. Джеймс, может, этого не заметил, но Иззи видела, что в комнате были выставлены два торта, на каждом из которых была нанесена выписанная сахарной глазурью надпись. Одна из них гласила: «Поздравляем». Другая, озадачившая Иззи: «С днем рождения!»

Сегодня был ее двадцатый день рождения, сообразила Иззи, и к тому же день ее свадьбы. Но ей нечего было праздновать. Иззи снова разрыдалась.

Должна признаться, я не понимаю, почему все так стремятся на эти лечебные воды в Бат. Город сам по себе довольно милый, общество приятное, да и развлечения вполне приемлемы… но вода просто омерзительна. Должно быть, она и вправду обладает чудотворными целительными свойствами, раз люди способны поглощать ее в таких огромных количествах. Конечно, самый распространенный недуг среди тех, кто приезжает сюда — и пожилых людей, и дряхлых стариков, и даже молоденьких девушек, мечтающих о замужестве, — скорее душевного, чем физического свойства: одиночество. И единственное лекарство от него, на мой взгляд, — это веселая компания, а может, дружеское плечо, на котором можно выплакаться. К счастью, никому из членов нашей постоянно растущей семьи, я думаю, подобная напасть не грозит.

Из переписки мисс Изабеллы Уэстон, восемнадцати лет.

Письмо к матери, виконтессе Уэстон, касательно различных типов недомоганий и предположительных средств борьбы с ними.

Январь 1797 г.

Как только Изабелла заперлась в своей комнате, она разразилась рыданиями. И плакала очень долго. Она теперь не плакала, только когда спала. А засыпала, только полностью обессилев от слез. Шторы в своей комнате она всегда держала плотно задернутыми, скрываясь в темноте, и почти не покидала постели. Она потеряла бы счет времени, если бы не подносы с едой, которые регулярно доставляли к ее двери. Она отсылала их назад на кухню почти нетронутыми.

В свою комнату Иззи впускала только служанок, наслаждаясь тем, что причиняет близким боль, отказываясь их видеть. Потом она себя ненавидела за это, но никак не могла Остановиться. Джеймс теперь был вне пределов ее досягаемости, но родные всегда оставались рядом. Иззи страдала так сильно, обида была еще так свежа, так невыносима, что ей хотелось, чтобы и они ощутили хотя бы долю, крошечную часть тех мучений, которые испытывала она, сломленная и физически, и морально.

Выходит, Джеймс был прав, когда говорил ей несколько лет назад, что любовь — это слабость. Когда она возразила, он назвал ее наивной. «Иззи, — ласково сказал он, — надеюсь, тебе никогда не придется считать любовь слабостью, но даю тебе слово, такое может случиться». Ей следовало бы ему поверить, мрачно размышляла Изабелла, Джеймс Шеффилд всегда держит свое слово.

Так прошло десять дней, и в конце концов у ее матери кончилось терпение.

— Изабелла! — закричала она сквозь толстую дубовую дверь. — Хорошенького понемножку. Если ты сейчас же не отопрешь дверь, я прикажу ее вышибить и изрубить в щепки! Ты меня поняла?

Изабелла взвесила свои возможности. С одной стороны, ей действительно не хотелось вставать с постели. Из-за того, что она уже давно не ела как следует, каждое движение требовало поистине титанических усилий. С другой стороны, постоянное отсутствие двери, безусловно, нарушит приятную атмосферу уединенности, так соответствующую ее настроению.

— Изабелла! — угрожающе повторила мать. Иззи откинула одеяло, вылезла из постели и, медленно проковыляв к двери, отворила ее. Мать, оглядев дочь с ног до головы, тяжело вздохнула, но ничего не сказала. Она просто прошла в комнату и начала раздвигать шторы.

— Что ты… ах! Ты хочешь ослепить меня? — Иззи прикрыла глаза рукой, пытаясь защититься от ярких лучей солнца, хлынувших в окна.

— Хочешь — верь, хочешь — нет, но я пылюсь тебе помочь. Ты уже достаточно долго упиваться жалостью к себе. Честно говоря, слишком долго. — Мать начала открывать окна, впуская в комнату свежий воздух.

— Я не просила тебя о помощи, — мрачно ответила Иззи, но сказала это без раздражения. Глаза ее начали привыкать к свету, и она обнаружила, что ее тянет к окну, вдохнуть свежего воздуха, хлынувшего снаружи. Уловив душок, исходивший от собственного тела, она брезгливо сморщила нос.

Мать одобрительно кивнула и осведомилась:

— Что предпочитаешь в первую очередь? Поесть? Принять ванну? Что-нибудь разбить?

У Иззи заурчало в животе.

— Прекрасно! Значит, поесть. Затем горячая ванна. А после этого снова в постель, полагаю. Я постараюсь подыскать тебе несколько вещиц на завтра, которые ты сможешь разбить.

— Не понимаю: — Иззи в недоумении покачала головой.

— Теперь, когда ты перестала плакать…

— Я не перестала. — Но она и впрямь перестала. Подумать только!

— Как я уже сказала, теперь, когда ты перестала плакать, я ожидаю, что ты разозлишься. Страшно разозлишься. Даже придешь в ярость. Мужчины обычно вымещают свои неприятности на живых существах. Они избивают друг друга, или отправляются на охоту, или загоняют до смерти одну из своих лошадей. Женщины выражают свое дурное настроение другими, более практичными, способами.

— Разбивая вещи?

Мать улыбнулась ей с поистине дьявольской усмешкой.

— Поверь мне, нет ничего приятнее, чем разбивать вещи, когда ты по-настоящему разозлишься. В особенности те уродливые предметы, которые тебя всегда раздражали, но которые ты обязана была хранить, потому что они принадлежали бабушке твоего мужа.

Иззи рассмеялась. Смех ее был несколько напряженным и неуверенным, дрожащим, как блеяние новорожденного ягненка, но это был смех. Девушка подошла к матери и обняла ее.

— Спасибо тебе, — прошептала Иззи, прижимаясь к матери, черпая поддержку в ее силе и любви. Впервые с тех пор, как Джеймс ее покинул, она ощутила себя… ну, скажем, не то чтобы счастливой, но уже не такой печальной. А на данный момент этого было вполне достаточно.