Сон Катя проживала между двумя объятиями Виктора. Он был в ту минуту, когда ее качнула первая волна, она его ощущала каждым кусочком кожи. Но вдруг потеряла, потом искала и мучилась, потом счастливо задышала опять, влетев в его горячие ладони. А в одиноком промежутке она чего только не насмотрелась. Катя не забывала ни одной детали своих странных и ярких снов. В темной комнате скорбно и величественно сидела ее подруга Марина в черном платье. И Катя не могла справиться с сонной печатью на губах, не могла узнать, что случилось. А случилась большая беда. Но Марина уходила, Катя видела ее прямую и строгую спину, но не могла догнать.

Потом открылась дверь ее квартиры, вошли жертвы — герои ненаписанного материала. Они ждали от нее спасения. А Кате стыдно было признаться в своей слабости. Она не сделала чего-то самого главного. Она вырвалась из квартиры, она с кем-то спорила, кому-то даже угрожала. Она должна была выйти на окончательную, безоговорочную свободу. И там узнать правду. Но ей все мешали пробиться к двери. И Катя открыла чей-то забитый всякой дрянью холодильник и попыталась выйти через него. Сон был хороший: у нее получилось. Она оказалась в пустом и темном дворе. И увидела уходящую фигуру Марины. Над головой Марины встал молодой месяц, как корона. Но Кате опять помешали догнать подругу. На пути вдруг оказалась высокая фигура мужчины с метлой. Он был странно похож на министра иностранных дел. Он грустил, жаловался и рассказывал о любви к своей дочери.

— Пустите, какая ерунда, господи, — нетерпеливо воскликнула Катя.

И побежала не за Мариной, а домой. Там уже никого не было, она спокойно нырнула под одеяло, в ладони Виктора, замерла в ожидании поцелуя…

Проснулась.

«Только мне такое могло присниться, Витя», — пожаловалась она ему и затосковала оттого, что наяву его найти днем невозможно. И вспомнила Марину в черном наряде, и стерла с глаз опасение, что сон к беде. Катя была по мелочам суеверна.

На часах был полдень. Нормальное начало Катиного рабочего дня. Она надела на голое тело самый легкий и удобный из своих халатов, вошла на кухню за основной, рабочей, большой чашкой крепкого черного кофе. Задумчиво посмотрела, как за окном раскаляется день, он и сам не знает, что принес людям.

Катя подумала, не позвонить ли Марине, но тут же отказалась от такой мысли. Реального повода нет, незачем отвлекать ее от работы. А если что… То, как говорила бабушка, у беды длинные ножки, найдет сама.

На тумбочке позвонил телефон. Это был особый номер — только для работы. Катя дотянулась до него и сразу сказала:

— Доброе утро, Анатолий Захарович.

Это мог быть только заведующий ее отделом Опалов — известный журналист, нервный и беспокойный человек, которого в отношении Кати постоянно раздирали противоречивые чувства. Она ему страшно нравилась и в такой же степени раздражала. Он нетерпеливо ждал ее материалов, был готов исключительно к запредельно высокому уровню, впадал в ярость от самых незначительных проколов, а за какой-то логический сбой готов был убить сразу на месте. И пока она переделывала проблемное место, Анатолий Захарович, задыхаясь, жевал зубами одну таблетку валидола за другой и не был в состоянии ни на что отвлечься. Потом, перечитывая правленый материал, мог прослезиться самым откровенным образом и исколоть ее нежную щеку своей щетиной, которая появлялась в течение нескольких часов рабочего дня. Эта щетина тоже была нетерпеливой.

— Утро?! — саркастически воскликнул он. — Я не могу поверить! Неужели ты в такой день могла спать до обеда, как всегда? Я жду материал, они ждут материал, все люди, которых я держу, ждут этот материал! Ты что, еще не начинала?!

Катя слушала его возбужденный монолог, видела в воздухе его любимые знаки препинания — восклицательный и вопросительный, чтобы обязательно рядом. Ждала не паузы, а спада интонации. Опалов уже устал от себя, ему уже нужны ее объяснения, оправдания, обещания. Готов к самому неприятному повороту: она сегодня не успеет сделать. И надеется, что все же сумеет ее заставить. Катя говорит спокойно, очень лаконично, для убедительности оперирует цифрами. Столько будет страниц, столько использованных источников, столько цитат из интервью с героями — все уже готово в голове. Осталось только записать. Это три с половиной часа. И вывод. Это самое главное. Мысль ясна, нужен особый, убийственный поворот. Чтобы читатель ахнул и вернулся к началу. На это еще час.

— К концу рабочего дня пришлю.

— У меня нет конца рабочего дня, — говорит уже примирительно Опалов. — Старайся, не спеши. Как же мне с тобой не повезло. Ты такая талантливая и невозможно красивая, и все это просто убивается твоей ленью. Я истерзан твоим отношением и твоим существованием. Но я верю, что ты не подведешь. Ты понимаешь, что мы сегодня запустим бомбу?!

— Конечно. До связи.

Катя ставит в посудомойку чашку, делает глубокий вдох и возвращается в комнату, в ее священный угол, где она делает самое главное в жизни. Работает. И пока она преодолевает эти метры, совершается главное чудо ее жизни. Это тяжелое и совсем не радостное чудо. Нежная, томная, благоуханная и спокойная, как ночь, женщина в конце короткого пути станет бойцом, трибуном и мстителем. Защитником всего, что нуждается в защите. Она сделает все как нужно, как хочет Опалов. И будет бомба, и будут любые последствия. И Катя испугается задним числом даже за собственную жизнь, за мамино здоровье. Но это порядок вещей. И его изменить невозможно.

Можно только остановиться и в последний раз в сладкой тоске взглянуть на кровать — последнюю возможность побега. От всего — от работы, от людей, от долга, от миссии, от жизни, которая так груба и нелепа в отличие от ярких, диковинных снов. Во снах все сбывается, в жизни же все наступает, давит и преследует.

Катя вспомнила разговор с начальником: эту смесь недовольства, раздражения и зависимости от нее. Такая мужская смесь. Она проявляется в разных аспектах. Муж Георгий так же терзался и мучил ее, не справляясь с постоянным контактом. Он хотел чего-то вроде припадков блаженства, между которыми объект маршировал бы перед ним, как солдат в строю. С Катей так не получалось, мягко говоря. И Георгия это бесило. Что совершенно не нужно было Кате.

А как было бы с Виктором? Как бы с ним все было у нее, если бы они жили, как обычные муж и жена? Не было у Кати ответа на этот вопрос. В одном она была уверена: Виктор тоже не представляет. Он и не разрешает себе мысли о подобной возможности. Он живет тем, что у них есть. Часами, минутами и секундами. И он постоянно удивлен. Самый искренний человек — ее Виктор.

— Как же это все… Какая ты… Я не представлял себе, что так бывает.

— Как? — спрашивала Катя.

— Так красиво, как в кино, — отвечал ей этот взрослый, опытный мужчина, которого запретное чувство превратило в потрясенного ребенка.

Через час не было ни дня, ни времени, ни воспоминаний о силе горячих рук Виктора. Было поле боя и ее, Катино, оружие — слова. Ей дано находить слова, которые пронзят чье-то сердце, которые многое прояснят даже для самых тупых законников. И которые раскроют высоту и необходимость одной души, припечатают тяжелой плитой преступный замысел тех, кому о душах не пришлось даже слышать.