Причиной подобного отступничества было то, что для еврея, желавшего по той или иной причине отойти от своего еврейства, открывалось всего две возможности. Один способ был креститься. Но для неверующего еврея это не могло стать выходом. Альтернативная возможность была — присоединиться к «нации без национальности», к радикальной интеллигенции, образовавшей космополитическую общину, равнодушную к национальным или религиозным корням, преданную идеям равенства и свободы: «Большевизм привлекал евреев-маргиналов, застрявших меж двух миров — еврейского и христианского, — творивших для себя новую родину, содружество идеологов, решивших переделать мир по своему образу. Евреи эти совершенно намеренно и сознательно порывали со стеснительной социальной, религиозной и культурной жизнью еврейских общин в черте оседлости и подвергали нападкам светскую культуру еврейских социалистов и сионистов. Отбросив свои корни и свою идентичность, но не найдя для себя русской жизни, не разделяя ее с русскими и даже не будучи вполне допущенными к ней (кроме как в жизни партийной), евреи-большевики нашли свой идеологический дом в революционном универсализме»228. Действовавшие в рядах большевиков и прочих радикальных партий евреи были, как правило, псевдоинтеллигентами, получившими благодаря различным «дипломам» право проживать за чертой оседлости229; они порвали со своей средой, но не обрели права войти в русскую среду, где им доступна была только та часть, которая состояла из людей, подобных им.

Троцкий — этот сатанинский «Бронштейн», пугало русских антисемитов, — бывал, как правило, глубоко обижен, если кто-нибудь осмеливался назвать его евреем. Когда прибывшая еврейская делегация призвала его оказать помощь своим собратьям, он пришел в ярость: «Я не еврей, а интернационалист»230. Сходным же образом он отреагировал на просьбу петроградского раввина Айзенштадта выделить немного муки на приготовление пасхальной мацы, причем заявил, что «никаких евреев знать не хочет»231. В другой раз он сказал, что евреи интересуют его не больше, чем болгары232. Согласно одному из его биографов, после 1917 г. Троцкий «устранился от еврейских проблем» и «в общем стал относиться к еврейскому вопросу несерьезно»233. Он и действительно стал относиться к этому настолько несерьезно, что, когда евреи начали тысячами погибать во время погромов, он, казалось, этого просто не замечал. В августе 1919 г. Троцкий был на Украине, ставшей тогда местом чудовищных кровавых избиений евреев. Британский ученый обнаружил в советских архивах свидетельства того, что Троцкий «получал сотни донесений о погромах и грабежах, чинимых его солдатами в украинско-еврейских поселениях»234. Тем не менее, ни в его публичных выступлениях, ни в его секретных донесениях в Москву не содержалось и намека на имевшие место зверства: в предметном указателе к сборнику текстов его речей и распоряжений за 1919 г. мы не найдем даже слова «погром»235. Более того, на заседании Политбюро 18 апреля 1919 г. Троцкий сетовал на то, что слишком много евреев и латышей оказывается в прифронтовых отрядах ЧК и на канцелярской работе в различных учреждениях, и рекомендовал более равномерно распределять их между фронтом и тылом236. Суммируя вышеизложенное, можно сказать, что на протяжении всего этого изобилующего убийствами евреев года он ни разу ни словом, ни делом не вступился за тот самый народ, на благо которого, как говорили, он трудился. Остальные евреи из ленинского окружения проявляли ничуть не большую заинтересованность положением своих соплеменников, то же можно сказать и о таких демократах и социалистах, как, например, Мартов. С этой точки зрения белые генералы, в некоторых случаях открыто признававшиеся в нелюбви к евреям, производят лучшее впечатление, поскольку, хотя и они почти ничего не делали для того, чтобы предотвратить зверства, тем не менее осуждали их и впоследствии выражали сожаление, что погромы имели место237.

Стремление некоторых большевиков-евреев растождествиться с собственным еврейством и отмежеваться от своего народа принимало подчас гротескные формы, как, например, в случае с Карлом Радеком, который сказал знакомому немцу, что хотел бы «истребить» (ausrotten) всех евреев, и говорил, извращая мысль Гейне, что еврейство — это «болезнь»[53].

Белое движение в первый год своего существования было свободно от антисемитизма, во всяком случае от его открытых проявлений. Евреи служили в рядах Добровольческой армии и принимали участие в первом Кубанском (Ледяном) походе238. В сентябре 1918 г. генерал Алексеев объявил, что не потерпит антисемитизма в Добровольческой армии; кадет М.М.Винавер, еврей, подтверждал в ноябре 1918 г., что не сталкивался в рядах белых ни с чем подобным239.

Зимой 1918–1919 гг. все это изменилось. В Южной белой армии возникло враждебное отношение к евреям, и для этого явилось три повода. Одним стал красный террор, в возникновении которого становилось все более обычным обвинять евреев, не только потому, что они играли подозрительно активную роль в ЧК, особенно в ее провинциальных отделениях, но и потому, что евреи меньше от нее пострадали[54]. Второй оказался связан с последствиями эвакуации германских сил из России, когда было подписано перемирие на Западе. В 1917–1918 гг. российские антибольшевики убедили себя в том, что ленинский режим был детищем Германии, не имел национальных корней и должен был пасть, как только немцы проиграют войну и уберутся из России. Однако немцы ушли, а большевики остались. Стране потребовался новый козел отпущения, на которого можно было свалить все беды, и по причинам, указанным выше, евреи поразительно хорошо подходили на эту роль. Кроме того, совершено было убийство царской семьи, подробности которого стали известны зимой 1918–1919 гг. В злодеянии немедленно обвинили евреев, которые на самом деле играли в нем второстепенную роль; судьба злополучного царя сравнивалась со страстями Христовыми и понималась в свете «Протоколов сионских мудрецов» как еще один шаг, сделанный сионистами на пути к мировому господству.

Деникин вспоминает, что, когда белые вошли на Украину, весь регион был во власти оголтелого антисемитизма, охватившего все слои населения, в том числе и интеллигенцию. Южная армия, признается Деникин, тоже «не избегла общего недуга» и запятнала себя «еврейскими погромами на путях своих», по мере продвижения на запад240. Деникин оказался под сильным давлением, понуждавшим его очистить ряды военных и гражданские службы армии от «предательских» евреев. (Для Колчака это не являлось проблемой, поскольку в Сибири евреев проживало крайне мало.) Деникин пытался противиться увольнению офицеров-евреев, чего требовали русские, не желавшие служить вместе с ними, но ему это не удалось. Приказы его игнорировались, пришлось перевести евреев в резервные части. По этим же самым причинам из тех евреев, которые добровольно вступали или призывались на службу в Южную белую армию, формировались отдельные части241. К 1919 г. на территориях, занимаемых белыми, стало обычной практикой требовать увольнения всех «евреев и коммунистов» с любых управленческих должностей. В августе 1919 г. в оккупированном белыми Киеве учредили городское управление, где, согласно приказам белого генерала Драгомирова, не оказалось ни одного еврея242. Опасаясь заслужить репутацию «юдофила», Деникин отклонял все просьбы (даже просьбу Василия Маклакова, российского посланника в Париже) назначить для видимости хотя бы одного еврея в свое гражданское управление243.