— В каком смысле?

— Боюсь, как бы ему что-нибудь не помешало: уж больно торопится.

Вечером я читал Костин труд под названием "Смута и преступность".

"Если суждено нам погибнуть, — писал Костя, — то всеобщая беда явится следствием не ядерного взрыва, не чумы и холеры, не сумасбродных войн, не плохих урожаев, но дурно поставленного или попросту захороненного воспитания. Результаты этой захороненности уже дали жестокие всходы — полтора миллиона подростков бросили школу, с каждым днем растут и "совершенствуются" новые виды подростковых преступлений: заказные убийства, рэкет, торговля наркотиками и т. п.

Поколение с "новыми ценностями", как показывает исторический опыт, формируется десять-пятнадцать лет. В атмосфере вседозволенности, рыночного цинизма, презрения к великим гуманистическим идеалам века складывается неслыханный и невиданный ранее ни у нас, ни за рубежом тип молодого человека без веры в завтрашний день; человека, отрицающего семью, профессиональное мастерство как собственный идеал трудовой деятельности, самое заповедь в поте лица добывать хлеб свой насущный, отрицающего родство с другими людьми; человека с фантастически развитыми паразитарными потребительскими наклонностями и даже способностями, с абсолютной верой в то, что в жизни можно только брать, ничего не давая взамен.

И если даже лишь пять процентов из названных полутора миллионов реализуют себя в разбое и поджогах, то Россия с ее грязными рынками, с лавочной психологией, с армией берущих взятки чиновников взлетит на воздух! Будут сметены и преданы огню награбленные ценности разжиревших нуворишей, американизированных циников, ведающих нынешней культурой, образованием, будут раздавлены легионы парламентариев и администраторов с их наплевательским отношением к традициям, к любым указам, в том числе президентским! (Кстати, замечу, что к числу невыполненных следует отнести и Указ президента? 1 — об образовании молодого поколения). Я не собираюсь нагнетать и без того накаленную атмосферу. Я только хочу предостеречь…"

В субботу я отправился в город за красками, картоном и подрамниками. Костя вызвался мне помочь.

Когда мы вышли из электрички, я вдруг заметил парня с перебинтованной головой.

— Это он, Лукас, — сказал я.

Парень с перевязанной головой почувствовал, что за ним следят, и перед самым выходом с территории вокзала стремительно ринулся в сторону, подбежал к стоянке такси, подсел к какой-то женщине и захлопнул за собой дверь. Машина сорвалась с места и перед нашим носом исчезла. Мы запомнили номер машины и постарались вскочить в следующее такси, при этом Костя заявил, что мы из милиции, шофер недовольно покачал головой, но все же поехал.

Едва мы отъехали от вокзала, как шофер потребовал у Кости предъявить документы. Тот сказал, что документов нет. Шофер остановил машину возле постового.

— Хотя документы отсутствуют, — сказал Костя, — зато вот номер телефона следователя Петрова. Только что от вокзала на такси под номером 35–16 отъехал бандит Лукас.

Мы пересели в милицейскую машину. Милиционер по рации называл своим коллегам номера машины и приметы Лукаса.

Через 10 минут мы увидели такси под номером 35–16 на обочине дороги. Рядом с кабиной стоял перебинтованный молодой человек. Физиономия у него вроде действительно изрядно побитая, однако это был не Лукас. Точнее, он не слишком походил на того Лукаса, который посетил меня однажды ночью.

Но что поразительно — на нем были точно такие же джинсы и такого же цвета куртка. У этого парня была такая же неправильной формы голова — затылок, как у Нефертити, оттянут назад и как-то скошен книзу.

— У меня нет документов, — стал оправдываться парень.

— А почему вы побежали от нас? — спросил Костя.

— Потому что вы погнались за мною. Я вас спутал с бандитами, которые отнимают приемники, а у меня в руках как раз приемник. Три дня тому назад меня избили за то, что я вступился за товарища, у которого из рук выхватили японский магнитофон.

— Сколько их было?

— Шестеро.

— Среди них был большеголовый в кожаной куртке и в клетчатой рубахе?

— Был. Но он стоял в стороне.

— Понятно. А вас в колодец никогда не собирались бросать?

Очевидно, такая перспектива не очень-то приглянулась парню. Он вздрогнул. Впрочем, проявил выдержку, улыбнулся и сказал:

— Пока нет. А вас бросали в колодец?

Я окончательно убедился, что это не Лукас, когда парень улыбнулся. У него были редкие зубы, а у Лукаса зубы даже наезжали один на другой. Заменить зубы за столь короткое время, разумеется, Лукас не мог.

Я извинился, сказал, что во всем сам виноват. Мы уже хотели уйти, как перебинтованный парень, которого звали Мишей, обратился ко мне с вопросом:

— Вы, наверное, ищете парня, похожего на меня. Вы знаете, я заходил в больницу, и у меня сестра спросила, нет ли у меня брата. Я удивился: "А что?" А она сказала, что очень похожему на меня парню они оказывали медицинскую помощь.

Мы отправились в больницу. Нам повезло: мы сразу нашли медсестру, которая перевязывала и Мишу, и предполагаемого Лукаса.

Это произошло в воскресный день. Ко мне приехали приятели, и я пригласил их в местный ресторанчик. Трапеза подходила к концу, когда на пороге появился Костя. Я предложил ему выпить, Костя решительно отказался ("Вообще не пью!") и шепнул мне на ухо: "Лукаса нашел!"

Я быстро расплатился и распрощался со своими приятелями: "Дело есть дело", и мы едва ли не бегом кинулись к электричке.

Знойный воздух, горячая противная пыль, какой-то удушливый запах — то ли резина горела где-то, то ли еще какая-то гадость тлела, да плюс потребленный алкоголь — все это добавило к моему отвратительному самочувствию еще и ощущение полной неприкаянности.

Я плелся за Костей, который почти бежал.

Каким образом Костя узнал, что Лукас находится на стадионе, мне было неизвестно.

Билеты на футбол нам удалось купить с рук. Кто играл, как играли — мне всегда было безразлично, а в этой ситуации футбол давал нам возможность спокойно передвигаться по стадиону. Посидим пять-десять минут в одном секторе, осмотримся и двигаем дальше. Я никогда не видел сразу столько беснующихся людей. Что это? Страсть? Суррогаты волнений? Из-за чего?

Дождик стал накрапывать. Мяч на влажно-зеленом ковре казался маленьким и легким. Он почему-то стал сиреневым.

У восточных трибун мы сидели на ступеньках: дальше нас не пустила милиция. Меня пристально рассматривал крепенький усатый сержант. Он что-то сказал своему приятелю, должно быть, старшему сержанту, судя по нашивкам, и тот тоже повернулся в нашу сторону.

В это же время Костя показал мне парня в зеленой майке. Это был Лукас.