из дешевого фильма, которого вообще не существует в реальности и который я вижу у себя в голове.

— Если не ошибаюсь, Божо, и если не ошибаюсь, Веда, речь идет о подкупе честного гражданина. И вы знаете, что подкуп, называемый по-другому взяточничеством и коррупцией, строго наказывается не только у нас, но и в международном сообществе, где такого вообще не существует!

— Ты ошибаешься. В нашем случае речь не идет ни о подкупе, ни о взяточничестве ни о совершении других коррупционных действий, а лишь о компенсации за проделанную работу.

— Ничего не понимаю.

— Как известно людям, хоть немного разбирающимся в бизнесе, компенсация за проделанную работу выплачивается всем, независимо от того, работали ли они в сфере образования, науки, здравоохранения и так далее. Кстати, мне не стыдно сказать, что за мои вложенные усилия в качестве юриста я, не стесняясь, всегда требовал выплатить то, что мне следует. И так я поступал много раз.

— Правда? И сколько, если это не секрет, ты потребовал в качестве оплаты за злодеяние, которое ты совершил в связи с наследством Веды?

Веда опустила взгляд вниз и на мгновение задумалась, а потом выпалила:

— Именно потому, что его обманули и обвели вокруг пальца и что он не получил того, что заслужил, я теперь помогаю ему получить то, что он заслужил, и кое-что еще — то есть меня.

— А знаете ли вы, что за такие вещи сажают в тюрьму, не знаю, как в других местах, но здесь, в Юго-Восточной Европе, точно?

— Знаем, но мы уверены, что если будем действовать сообща, мы будем сильнее.

— А скажите, пожалуйста, чему будет равна треть, которую вы мне предлагаете?

Тут я допустил слабину, я сам не ожидал, что задам этот вопрос, но он появился как исторический факт, как социальный результат, как отчаянный призыв к дискуссии о моральных нормах в обществе. Я сказал это и, наверное, тогда-то они оба и подумали, что держат меня в руках.

— Пусть это останется маленьким секретом, пока мы сами не убедимся, что все существует на самом деле, но заверяем тебя, ты не уйдешь с пустыми руками.

— Нет, — сказал я.

— Что нет!

— Не буду и не согласен, хочу оставаться честным гражданином, каким был до сих пор, и, если нужно, бедным до конца дней своих, так что нет!

— Что ж, — сказал Божо, глядя на Веду, — тогда в самом ближайшем будущем ты окажешься жертвой, наши планы побега не коснутся тебя.

— Дамы и господа, — говорю я, — совершенно ясно, что вы не сможете с легкостью выпутаться из этой ситуации, точно так же, как и я. Но я еще раз призываю к тому, чтобы мы все втроем собрались с силами и вместе что-нибудь придумали, как спастись, чтобы вас не поймали на прелюбодеянии с женой одного из самых могущественных Лазо в Скопье, а меня чтобы не обвиняли в том, чего я не делал и не собираюсь делать. К тому же я хочу уйти отсюда так же анонимно, как и пришел.

Божо и Веда с кислыми минами отправились в свою комнату, чтобы подумать, что делать, а я остался и продолжил смотреть на монитор в надежде найти спасение от глубокой депрессии, которая меня неожиданно охватила. Мне снова пришла на ум Любица, не знаю по каким причинам, хотя до этого я все время думал о Марте и ее молчании.

Тем временем я сочинил устное эссе, которое назвал

Об обстоятельствах и престиже

Однажды один мудрый человек сказал, что мы не должны подстраивать обстоятельства под себя, наоборот, мы должны к ним приспосабливаться. Если мы попытаемся приспособить обстоятельства к нашим потребностям, мы скоро столкнемся с непреодолимым препятствием: а именно, мы поймем, что обстоятельств гораздо больше, и мы, как личности и как индивидуумы, не можем приказать им действовать в соответствии с нашими потребностями. Такое поведение встречается у детей, и в таких случаях мы называем их избалованными детьми, что не исключает возможности называть так же взрослых, которые пытаются приспособить обстоятельства под себя. Мы называем таких людей неприспособленными, и такая неприспособленность может иметь как положительные, так и отрицательные коннотации. Если неприспособленность носит детский характер, то есть граничит с баловством, то она негативна, потому что этим ничего не достигается. С другой стороны, если неприспособленность — это всего лишь бунт против определенных негативных обстоятельств, которые мы хотим силой воли приспособить к нашим потребностям, такая неприспособленность имеет положительные коннотации и обычно называется революцией. Главное, что в случае как негативной, так и позитивной неприспособленности таких людей отлучают, то есть отвергают народные массы, желающие жить средней, обычной, нормальной жизнью.

Итак, дело в том, что в нашем обществе мы — те, кто должны приспосабливаться к обстоятельствам, иначе нам придется отвечать за последствия.

И чтобы не подвергаться такой опасности, нам необходимо адаптироваться к обстоятельствам и таким образом стать частью социальной сети или культурных отношений. Если мы этого не сделаем, проблем не будет, потому что они будут продолжать функционировать без нас, то есть без нашего присутствия. А нам просто будет грозить отлучение. Неважно, пахнет ли мир вне условностей анархизмом, неважно, есть ли на концепциях отпечаток идеологии, не присущей вашему образу мышления (если он у вас вообще есть). Выживать вне социальных норм и условностей — значит чувствовать горький вкус отверженности или отлучения, независимо от того, чувствует ли это большинство людей, которые вместо того, чтобы бороться с тем, что их мучает, решают смириться со своими мучениями и таким образом достичь высот престижа перед кем-то другим.

Ах, да, престиж! Как я раньше о нем не вспомнил.

Престиж — это способ, при помощи которого люди думают, что могут подняться от среднего уровня до высот выше средних, о которых я говорил. Другими словами, они становятся оригинальными с точки зрения нижнего слоя. Престиж в некоторых классовых обществах был морально неприятен и этически досаден. Но суть в том, что такие общества — редкость, и что именно престиж — одна из категорий, украшающих человеческий дух и поведение с самых ранних проявлений цивилизаций. Так что по-настоящему престиж — это то, к чему стремятся и сегодня.