– Было бы неплохо.

Человек поставил чашку на кожаную обложку книжицы.

– Разрядим обстановку?

– О чем ты?

Человек показал в сторону покинутой фермы.

– Ты нетипично молчалив с тех пор, как мы покинули ферму. В чем дело?

Чэнь опустил взгляд в свою чашку, но дымящаяся жидкость не дала ответов.

– То, как ты их убил. Это была не битва. Это было…

– …нечестно? – Человек вздохнул. – Я оценил ситуацию. Их было четверо, и они были больше подготовлены к ближнему бою, чем мы. Я должен был убить или покалечить как можно больше врагов и как можно быстрее. Покалечить – значит убедиться, что они не смогут напасть на нас.

Тиратан поднял глаза на Чэня, со слегка загнанным выражением лица.

– Ты можешь представить, что случилось бы, ворвись ты, пока эти двое не были так пришпилены к полу? И тот в углу? Тебя бы сразили, а потом убили бы меня.

– Ты мог застрелить их через пол.

– Это сработало только потому, что я был прямо под ним, а его заклинание излучало такой славный свет, – Тиратан вздохнул. – То, что я сделал, жестоко, да, и я мог бы сказать, что война всегда жестока, но не буду выказывать к тебе такого неуважения. Это… у меня не хватает слов…

Чэнь налил ему побольше чая.

– Выследи эти слова. Ты в этом хорош.

– Нет, друг мой, в этом я вовсе не хорош. Хорош я в убийствах, – Тиратан выпил, потом закрыл глаза. – Я хорош в дальних убийствах, когда не приходится видеть лица убитых. Я этого не хочу. Для меня главное сдержать врага, держать на расстоянии. Я все держу на расстоянии. Прости, если то, что ты видел, потревожило твой внутренний покой.

Тревога в голосе человека сжала сердце Чэня.

– Ты хорош во многом другом.

– Вообще-то нет.

– В дзихуки.

– Игра охотников – по крайней мере, это мой стиль. – Тиратан усмехнулся, осекся, потом улыбнулся. – Вот почему я завидую тебе, Чэнь. Я завидую твоей способности дарить улыбки. Другие рядом с тобой чувствуют себя лучше. Если бы я набил достаточно дичи для пира и превратил ее в самую изысканную еду, что кто-либо пробовал, это бы отложилось в памяти. Но если бы пришел ты и рассказал всего одну из своих историй, то запомнили бы тебя. Ты умеешь затрагивать сердца. Я же их затрагиваю только сталью на конце метрового древка.

– Возможно, ты был таким раньше, но вовсе не обязан быть таким сейчас.

Человек заколебался на миг, отпил еще чая.

– Ты прав, но я боюсь, что вновь становлюсь таким же. Видишь ли, я хорош в убийствах, очень хорош. И, боюсь, мне это начинает нравиться. Дело в том, что это, очевидно, пугает тебя. А меня пугает еще больше.

Чэнь молча кивнул, потому что больше нечего было сказать – не было слов, коими он мог затронуть сердце человека. Он осознал, что это логический конец Хоцзиня в глазах других пандаренов. Отдаться импульсивности – значит не придавать значения всему и вся. Безликого врага на расстоянии выстрела убить проще, чем кого-то на расстоянии меча. Хоцзинь, доведенный до предела, лишал ценности любую жизнь и просто предвещал зло.

Но другая сторона, Тушуй, логически приводила к тому, что слишком много времени тратишь на созерцание, не оставляя пространства для действия. Это едва ли назовешь противоположностью зла. Вот почему монахи подчеркивали важность баланса. Он посмотрел на Тиратана.

«Баланса, который мой друг не может уловить».

Вопрос о балансе оставался в мыслях Чэня до конца их пути в монастырь. Пандарен искал собственную точку баланса, который, похоже, зависел от выбора – создать ли семью или же продолжить странствовать. И ему легко было представить, как он совместит и то и другое бок о бок с Ялией, чтобы взять от жизни все лучшее.

В пути Тиратан сориентировался по дневнику тролля.

– Догадка приблизительная, но они направлялись в сердце Пандарии.

– Вечноцветущий дол, – Чэнь посмотрел на юг. – Красивый и древний.

– Бывал там?

– Только знаю о его великолепии, потому что занимался своими делами на стене Змеиного Хребта к западу, но в сам дол не ступал.

Тиратан улыбнулся.

– Есть ощущение, что это изменится, и очень скоро. Там мы и найдем зандаларов, и мнится мне, что никто не получит удовольствия от этой встречи.

– Сдержанность слишком переоценивается во время войны, настоятель Тажань Чжу, – Вол’джин кивнул Чэню и Тиратану. – Рад, что вы оба вернулись.

Человек кивнул в ответ.

– Рад, что мы выжили. И рад слышать, что к тебе возвращается голос.

– Да, очень рад, Вол’джин. – Хмелевар улыбнулся. – Могу заварить чай, который поможет его восстановлению.

Тролль помотал головой. Он заметил, что Чэнь и человек держались на расстоянии друг от друга и были напряжены, но сейчас не время было выяснять подробности.

– Лучше, чем сейчас, пока не будет. При всем уважении, настоятель Тажань Чжу, нам нужно узнать об этом месте.

– Не суди пандаренов строго, Вол’джин. Несомненно, ты найдешь ошибки в том, как мы поступили. Ты ведь считаешь недостатком отсутствие у нас организованной армии, хотя вот уже тысячелетие не было ни одной удачной попытки вторжения к нам. Впрочем, время покажет, может, ты и прав. – Настоятель Шадо-пана сложил лапы за спиной. – Исходя из того, что Чэнь рассказал мне о мире за туманами, вы тоже сталкивались с катастрофами, которые не могли предсказать. Можешь считать нашу логику несовершенной, но тысячелетиями она работала, да так, что стала такой же истиной, как и то, что солнце встает на рассвете и садится на закате.

– Твои слова не слишком много проясняют.

– Зато они напоминают тебе о твоих же предрассудках, которые могут помешать тебе трезво оценивать то, что ты увидишь, – Тажань Чжу кивнул на карту. – Сведения у нас минимальные, но дол – не совсем уже неизвестное место. Он даже населен, и беженцы после недавних нападений нашли там кров. И все же у нас нет данных разведки или тактической информации, которой тебе хотелось бы обладать.

– Словно вы надеялись, что, скрывая дол, вы сможете оградить Пандарию от того, что таится в ней самой, – Тиратан посмотрел на карту. – Скрывать проблему – это не решение.

– Однако это задержит тех, кто хочет выпустить эту проблему наружу. – Пожилой пандарен глубоко вдохнул и медленно выдохнул. – То, что я вам покажу, передавалось от настоятеля к настоятелю, когда Шадо-пана еще не существовало. Я могу показать вам только то, что показали мне самому. Не знаю, насколько страхи и предрассудки моих предшественников исказили все. Не знаю, что было забыто, а что приукрашено. Тем, чем я поделюсь с вами, я не делился ни с одним из монахов.