– Ну… он вроде говорил, что эксперимент ещё не закончен. Может, если прервать его, то Тёму и получится спасти… но я ещё раз предупреждаю, что старик скорее какой-то монстр, он не человек.

Таня продолжала требовательно на него смотреть, явно ставя под сомнение последние его слова, и тот сдался окончательно:

– Надо, по крайней мере, что-нибудь найти для обороны…

Он окинул взглядом помещение и обнаружил валяющуюся у печи железную кочергу. Таня оставалась у двери, когда он наклонился за ней, и тут услышал позади крик и звук падающего тела… он резко обернулся: перед ним стоял Тёма.

Инстинктивно отступая, Вадик вытянул кочергу вперёд. Таня, вероятно без сознания или на грани того, лежала у входа и держалась за плечо. Тёма стоял перед ним, спокойный и невозмутимый, точно статуя, с ничего не выражающим лицом. Вадик, насколько позволяло тусклое освещение, всматривался в его глаза, пытался прочесть в них хоть какой-то намёк на эмоции, но к своему ужасу видел лишь пустоту; глаза словно превратились в мёртвые стеклянные шары. Тёма сделал несколько шагов к нему. Почти уверенный в том, что разговаривать с ним бесполезно, Вадик всё же попробовал:

– Тёма, что с тобой? Не подходи!

Тот не реагировал, продолжая медленно наступать, в то время как Вадик всё пятился, размахивая кочергой, пока не наткнулся спиной на печь.

– Что он сделал с тобой?! Ты слышишь меня?! Таня!

Но и Таня не слышала, только-только начиная приходить в себя.

– Мне придётся тебя ударить, если ты подойдёшь!

Вадик перешёл на угрозы, такие же безрезультатные. И даже попытался осуществить их, замахнувшись на него кочергой, но Тёма молниеносно поймал её на лету, вырвал из рук и отшвырнул прочь так, словно она была пушинкой. Ещё несколько резких движений, и Вадик оказался с заломленной назад рукой, полностью потеряв способность сопротивляться, что, как он понял, было совершенно бесполезно. Тёма повёл его к двери, по пути также взяв едва пришедшую в себя Таню, и далее – на третий этаж. Его хватка казалась железной, точно он и правда стал роботом. Снова тёмная узкая лестница, и уже знакомый коридор-прихожая, но у окровавленного края двери в лабораторию не валялась рука, а сама дверь была приоткрыта. Значит, директор выбрался. Впрочем, Тёма повёл их вовсе не туда, а в кабинет. Там он немного ослабил захват, чтобы они могли выпрямиться и созерцать то, что теперь сидело в кресле за письменным столом.

17

Чем необычнее явление, представленное нашему взору, тем сильнее человек отказывается в него верить, стараясь, прибегнув к своим скромным умственным способностям и познаниям, рационально и логично его объяснить. Причём в первую очередь для себя, но вот только наша точка зрения далеко не всегда наиболее разумна. Мы трактуем происходящее удобным для себя языком, порою забывая о здравом смысле. Поэтому умный человек примет непонятную ему вещь как факт, а дурак либо вообще откажется её воспринимать, либо попытается дать какое-нибудь зыбкое объяснение. Глядя на существо в кресле, ни Таня, ни Вадик не могли придумать такого объяснения, и молча, ошарашено смотрели на него, забыв даже, что их держат. А за столом сидел всё тот же Ярослав Карлович, половина лица которого практически отсутствовала, но рана, обнажавшая жёлто-коричневые осколки кости скулы, почему-то не кровоточила, а остаток руки был спрятан в рукаве. И выглядел он вполне бодро, насколько это вообще возможно в подобном положении. Да ещё и ехидно заговорил, отчётливо и ясно, но чуть более сиплым голосом, обращаясь к Вадику:

– Кажется, мальчик, ты сломал мне ногу.

«И не только» – подумал Вадик, но, ощущая железную хватку Тёминой руки на запястье, промолчал. Видя ошарашенные взоры ребят, директор снизошёл до некоторых пояснений:

– Я давно не чувствую боли, дорогие мои. Неужели вы полагали, что иначе я бы смог прожить столько лет? Чем старше твоё тело, тем больше мучений оно тебе доставляет. Но я сумел подавить физическую восприимчивость, так гораздо проще жить, скажу я вам.

– Но как видите, от старости ещё никто не уходил, – не сдержался Вадик, ожидая услышать в ответ гневное рычание или что-то тому подобное, но в эти минуты он готов был даже пожертвовать собственным телом, лишь бы причинить боль, пусть и моральную, раз уж на физическую не приходится рассчитывать, этому уроду. Злость толкает нас на поступки, лишённые всякой осторожности. Но старик ответил на удивление спокойно.

– Что ж, в этом ты прав, наше тело, будучи материальным объектом, стареет, как и все остальные предметы. Однако ж мозг мне удалось сохранить в ясности и запустить процесс постоянной регенерации его клеток, так что из ума я никогда не выживу, не надейся на это. Да и вообще, стареет только тело, сам мозг может существовать вечно.

– Ты уже выжил из ума, и давно! И где ж будет жить твой мозг, когда тело совсем развалится? В стеклянном ящике?

– А знаешь, там, в лаборатории, я действительно был нерасторопен, убрал пробирку… я ценю твою смелость, из тебя получится хороший слуга, так что на твои колкие замечания я сейчас реагировать не буду.

Теперь уже Вадикино терпение готово было лопнуть, но в своём безвыходном положении оставалось лишь жалеть, что удар графином не пришёлся чуть ниже и не сломал ему челюсть. Тогда он, вероятно, был бы не столь разговорчив. А директор тем временем продолжал:

– Что же касается моего мозга, то я, разумеется, много размышлял на эту тему, и пришёл к выводу, что единственный выход – пересадить его в голову другого человека. Но один я не могу этого сделать, мне понадобится ассистент, который точно выполнит мои указания. А работа над его созданием ещё не завершена – сами понимаете, на помощь «разумного», так скажем, человека я рассчитывать не могу. Быть может, ты или твоя подружка им станет? Должен заметить, ваш интеллект на достаточно высоком уровне, не то что те лесорубы, которыми я вынужден был довольствоваться в последнее время. Не иначе как судьба мне вас подарила.

– Точно, но затем, чтобы тебя уничтожить! – Вадик не унимался, но вырваться из Тёминых рук было невозможно.

Таня слушала их разговор, рассматривая сначала директора, потом повернулась к Тёме, насколько могла, и постаралась взглянуть ему в глаза. Но тот стоял неподвижно и смотрел прямо. Вадик удивился, увидев в её лице глубокое сожаление и надежду, и лишь капля ненависти несколько омрачала его и делала суровым и уверенным. Она обратилась к Тёме:

– Тёма, ты слышишь меня? Очнись, пожалуйста!