– Нет, иначе бы я с тобой не разговаривала. Кстати, взаимная привязанность короля и Первого маршала, а она была, подтверждает мою правоту. Они друг друга понимали, как понимают товарищи по несчастью…

На этот раз Иноходца спас пирожок с вареньем. Герцогиня вздохнула и покачала головой, вишневыми огнями вспыхнули подвески серег. Гранаты?

– Я застала соберано Алваро… Тебе рассказывали о королеве Алисе и тех, кто ее сверг?

– Не слишком много.

– Конечно. Ты рос, когда даже Анри-Гийом – нет, не смирился – признал, что надо думать о будущем, а не о прошлом, только будущее зависит от нас. Дети – это камни, те, в чьи руки они попадают, – ювелиры. Дурной мастер загубит даже ройю, хороший – огранит камень так, как нужно именно ему. Фердинанда загубили, из Рокэ соберано Алваро сделал меч Талига, но меч нуждается в руке.

Кэналлийцы честны с нами, чудовищно, до самоотречения, возможно, это как-то связано с их верой, и при этом мы не понимаем их, а они – нас. Соберано служат тому, кого считают сердцем Талига. Алваро Алва считал таковым Диомида, и тот воспользовался этим доверием. Без помощи дома Алва Диомид даже при поддержке… дяди моего отца не отважился бы на переворот, но я хотела поговорить с тобой о другом. Соберано Алваро гранил свою ройю, растил младшего сына в помощь старшему, желая исключить саму возможность спора за первенство, но судьба рассчитала по-своему, и у соберано остался лишь Рокэ. Отец бросился исправлять то, что оказалось роковой ошибкой, но было поздно: сын уже привык идти за поводырем.

Герцог Алва управится со своей Кэналлоа, выиграет любую войну, любой поединок, подавит любой мятеж, пожертвует собой ради своего короля, но он не просто не хочет, он не может править Талигом, он способен лишь его защищать. К счастью для всех нас, Рокэ это прекрасно осознает, отсюда и его твердое нежелание вмешиваться во что бы то ни было, кроме войны. Отец велел ему идти за Сильвестром, и он шел, пока Сильвестр не умер. Сейчас Алва идет за моим супругом, только Рудольф не вечен, а Карл слишком мал. Что будет, когда регент останется один? Вернее, кого он изберет в поводыри? Я боюсь, Робер, я очень боюсь некоторых его друзей. Сейчас они служат Талигу, но что будет, если они захотят стать Талигом сами, как хотели Манрик, Колиньяр, а до того Диомид? Если не принять мер, у них может получиться, и это будет конец. Ты можешь меня успокоить?

– Как, сударыня?

– Самое легкое – это доказать мне, что я не права.

Она не просто не права, она несет чушь, но такого пожилым дамам не говорят.

– Нет… Пожалуй, нет.

– Жаль, но есть и другой способ. Стать сперва рядом с Рудольфом, а затем его заменить. Не пугайся, это не так страшно, как кажется, тем более что в Олларии у тебя все прекрасно получилось.

– Я был не один!

– Наше одиночество – дело наших же рук, но ты не можешь себе позволить остаться один! Я помню, что ты потерял женщину, которую любил и которая, несмотря на ее положение и происхождение, стоила любви, но герцог Эпинэ должен продолжить свой род.

– Я не готов об этом говорить…

– Но ты должен об этом думать, и не слишком долго. Рудольф… Герцог Ноймаринен сможет тащить на себе королевство вряд ли больше десяти лет, за это время ты должен успеть – нет, не утешиться, если ты любил, ты не утешишься никогда, – найти соратников и супругу, которая не просто не предаст, как не предала Катарина, но поможет тебе вырастить из Октавии для короля верного соратника и друга. Теперь можешь вежливо сказать, что это не мое дело. Поверь, я была бы счастлива, будь это так.

– Сударыня, я не готов…

– Ты это уже говорил, но я вижу, что ты готов если не говорить, то выслушать и понять. Дальше – дело твоей совести, а в ней я не сомневаюсь. Конечно, тебе будет трудно, хоть и не труднее, чем твоей жене… Поверь, женщине легче пережить потерю любимого, чем, осознав, что у нее ничего нет и не было, пойти на жертву ради даже пока еще не своих детей. Моей дочери очень тяжело, Робер, поэтому я и заговорила с тобой. Я – мать, и я не уверена, что найду для нее слова, хотя должна это сделать…

– Вы о… ваша дочь ведь просватана за наследника Салина? Вы не хотите, чтобы она уезжала на Марикьяру? Но ей, кажется, хочется.

– Гизелла уедет. Я даже не исключаю, что она будет там счастлива, у девочки легкий характер, а юный Салина – ей почти ровесник. Правду сказать, я не верю в долгое счастье при разнице в двадцать лет… Мне тяжело об этом говорить, но я все же скажу. Для Талига, для Карла и Октавии, нужно, чтобы Рудольфа и меня сменили вы с Урфридой, а не Савиньяки, Придды и Валмоны, которые раздерут королевство на три части, а Олларов за ненадобностью просто уничтожат. В это трудно поверить, но разве в то, что творится сейчас, верилось? Ты свое уже отлюбил, а Фриде нужна не страсть, а надежность, уверенность, что ее вновь не предадут. Поверь, она отплатит за это сторицей, и возможно, в один из дней ты заметишь, как красива твоя жена.

– Маркграфиня красива, – выдавил из себя Робер, чувствуя, что задыхается от внезапно нахлынувшей жары, – очень… Но ее платья слишком похожи на платья Марианны, чтобы я забыл о… своей утрате. Сударыня, прошу меня извинить, я должен… остаться один.

– Меня это не удивляет. – Хозяйка вновь дернула шнур звонка. – У нас был непростой разговор, но он был необходим, а что до твоих опасений… Не заметь ты, какие платья носит моя дочь, я бы сочла свои надежды несбыточными. К счастью, это не так. Хофф, проводите герцога.

– Да, ваша светлость, – поклонился уже знакомый секретарь. – Прошу вас.

– До свидания, сударыня, – Эпинэ торопливо приложился к руке герцогини и чуть ли не отскочил, отчего стало сразу неловко. Кивнув Хоффу, Робер нырнул в сумрачный пустой коридор, проскочил его, отмахнувшись от чьего-то приветствия, пронесся недлинной анфиладой и уткнулся в наглухо закрытую дверь. В ближнем углу что-то обсуждала пара пожилых сановников, чуть дальше пестрели немногочисленные дамы, особенно выделялись две – золотистая и нежно-голубая, за дамами одиноко чернел церковник, слуг с подносами не наблюдалось, и занять руки было решительно нечем.

Жук блестел надкрыльями, шевелил усами и, судя по всему, чувствовал себя прекрасно, грядущая аудиенция его не волновала. Арно на сей счет тоже не слишком переживал, а вот утренняя оплошность бесила. Виконт третий час пытался понять, как так вышло и где он ошибся. Победитель натягивал мундир, благодарил явно довольного Давенпорта, выслушивал от Рафле уверения в том, что случившееся никак не скажется на их дружбе, даже что-то отвечал – и при этом раз за разом вспоминал, как отточенное острие впивается в плоть, утыкается в кость, соскальзывает и выходит наружу.

Звякает оброненная шпага. Рука вбитым многими сотнями тренировок жестом выдергивает оружие из ненужной и неожиданной раны, Дарзье делает несколько шагов назад и валится на руки подскочившего Таура. Хлещет кровь, суетятся секунданты, противник признает свое поражение, Лизоб что-то бурчит про кровопотерю и постель, нужно отвечать и убираться в тепло: плащ плащом, но в мокрой рубахе на морозе делать нечего…