Настоящая глава содержит два теоретических положения. Во-первых, утверждается, что разные категории вещей имеют очень разную статусную ценность и большую роль в ее формировании играют принадлежность и память. Во-вторых, я подчеркиваю важность аутотопографического потенциала вещи в осмыслении процесса создания и разрушения ценности. Вещи, которые мы покупаем, и вещи, которыми мы обладаем, могут быть совершенно разными вещами; смыслы и ценности – переменные категории, и они приписываются вещам как следствие наших персональных связей с ними. Мы сообщаем вещам нашу страсть, наши собственнические чувства. Понимание ценности и обладания формируется на глубинном уровне, обусловливается нашими зачастую незаметными, потаенными или рутинными взаимодействиями с вещами. Самые, казалось бы, банальные и тривиальные движения могут привести к поразительным последствиям444. Очарование кроется в самых будничных вещах445. Возможно, чтобы разгадать тайну ценности, следует изучать не графики спроса и предложения и не принципы дизайна или тонкости эстетики, а аутотопографический потенциал вещи, субъектно-объектные отношения. Вещь – это медиатор, маркер социальных связей446. Ее ценность не измеряется деньгами, потраченной на нее суммой; скорее она кроется в социальной истории и географии вещи, в следах износа и использования, которые становятся ее органичными атрибутами. Важно, к какой – особой – категории принадлежит вещь447. Ценность неотделима от социальных, культурных, темпоральных и территориальных категорий. Чем вещь является, что она значит, зависит от того, как, где, почему и когда мы с ней встречаемся. Наши вещи пронизаны аккумулированными в них смыслами; способность сохранять и будить память делает их ценными. Вопрос теоретика может звучать следующим образом: возможно ли проследить, какие медиаторы обусловливают в этом случае опыт субъектно-объектных взаимодействий?448 Как, где и почему вещи становятся притягательными, чарующими, значимыми в наших глазах и может ли это знание помочь нам взломать их ценностно-смысловой код?

«Разрушение»

В этом разделе мы поговорим о том, как наша одежда может стихийно обретать ценность за пределами рынка. Далгети пишет: «Как это бывает с большинством людей, самые важные мои вещи не стоят ничего. И в то же время – они бесценны»449. Рассмотрим для начала одну художественную инсталляцию – проект «Разрушение» (Break Down) Майкла Лэнди, призванный осмыслить, что происходит с ценностью, когда мы теряем все. Лэнди демонстрирует, как вещи, которыми мы когда-то обладали, продолжают преследовать нас, даже если они больше не встроены в нашу жизнь на материальном уровне450. Его эксперимент доказывает, что разные категории вещей имеют очень разный, вариативный статус. Некоторые из них обладают ощутимым моральным и сентиментальным ореолом: это подарки и личные вещи – например, письма, фотографии, одежда. Таким образом, ценностно-смысловое единство очень важно для формирования значимости. В феврале 2001 года британский художник Майкл Лэнди, который давно интересовался темой отходов и потребления, создал «производственный конвейер разрушения»; он провел инвентаризацию всех своих вещей, классифицировал их, а затем уничтожил в процессе двухнедельного публичного перформанса. «Разрушение» завершило трехлетний проект, призванный поставить под сомнение принципы консюмеризма и обладания и изучить романтические отношения людей с вещами, которые они покупают. Лэнди размышлял о вещах, ушедших из нашей жизни; он фиксировал их материальное присутствие, думал о судьбе вещей, от которых мы избавились, и о нашей жизни без них. Говоря об этом проекте, необходимо акцентировать три главных момента. Во-первых, инсталляция показывает, что процесс разрушения вещи может многое рассказать о ее ценности. Лэнди утверждал, что проведенный им анализ смысла потребления посредством разрушения кардинально изменил его жизнь. Помимо того что Лэнди приходилось управляться с повседневными делами без паспорта, водительских прав, фотографий, адресной книги, телефона и кредитной карты, ему пришлось смириться с собственной сущностью. Что действительно имело для него значение и почему? В какой степени его жизнь зависела от того, что ему принадлежало? Какие воспоминания вызвали у него те или иные вещи, и почему? Примечательно, что в этом случае речь идет не только о «вещах», но и о вещах в движении, которое позволяет погрузить их в личностный и социальный контекст и тем самым понять их ценность451. Проект «Разрушение» побуждал зрителей «следовать своим собственными ассоциациям и задаваться вопросом, какая часть нашей сущности заключена в том, что мы имеем»452. Обращая вспять логику товарного фетишизма, возвращая вещи в их допроизводственное состояние на конвейере разрушения, Лэнди побуждает зрителя устанавливать связи, прослеживать товарные цепочки от конца к началу и задавать разные вопросы. Кто сделал эти вещи? Где? Каковы пространственные и темпоральные отношения между нами и создателями наших вещей? Связи между происхождением вещи и конечным пунктом их назначения в буквальном смысле разрушались до основания, обнажались, бросались в глаза. На первый взгляд инсталляция выглядела как фабрика, на которой люди усердно трудились; однако при более пристальном рассмотрении посетители понимали, что перед их глазами разворачивается методичный процесс уничтожения – ничуть не менее сложный, чем процесс создания. Во-первых, проект демонстрировал, что вещи обретают жизнь и смысл благодаря своим взаимодействиям с людьми453. Во-вторых, он обнаруживал, что разные категории вещей имеют разную ценность.

Инвентаризация и классификация вещей, которые производил Лэнди, выявляли их персональную символическую иерархию. Различия между сентиментальной и рыночной ценностью проступали с поразительной ясностью. Лэнди признает, что, отправляя вещи в шредер, руководствовался эмоциональными мотивами. Некоторые вещи, например электронику, утилизировать было довольно легко. С другими, такими как личные письма или фрагменты ткани, расстаться оказалось сложнее, и в этом случае процесс вызывал у Лэнди более сложные эмоции. Оказалось, что у некоторых вещей имеются глубокие символические и персональные смыслы, и их биографии обнажают локусы смыслов. Вещи, пробуждающие воспоминания, не исчезают бесследно, они продолжают существовать – если не в своей изначальной физической форме, то в призраках нашей памяти. Перформанс «Разрушение» был итогом трех лет сортировки, классификации и регистрации вещей. Лэнди классифицировал каждый предмет, которым владел. Сам он признавал, что проект имеет для него глубоко персональный смысл; его занимали проблемы, связанные с потреблением. Их решение должно было изменить его жизнь. Ему хотелось понять, осмыслить и честно оценить, какие вещи – если таковые вообще имеются – действительно для него что-то значат: «Я думал, что я – один из многих миллионов потребителей, и в какой-то момент мы некоторым образом начинаем конструировать свою собственную биографию с помощью вещей, которые нам принадлежат, которыми мы обладаем»454. Чаще всего мы ценим вещи, которые имеют для нас персональный смысл, которые невозможно заменить; они хранят воспоминания об отношениях, встречах и привязанностях. Их присутствие способно пробуждать воспоминания. Это свидетельство важной роли, которую играет материальность вещей в утверждении социальных отношений, независимо от их рыночной цены или стоимости. К числу особенно значимых для нас категорий вещей принадлежит одежда. Казалось бы, одежда быстро приходит в негодность и, подобно электронике, подлежит безболезненной утилизации. Лэнди, однако, обнаружил, что истории, связанные с одеждой, обеспечили ей очень важное место в его иерархии ценностей. Вещи, которые он ценил больше всего, уничтожались в последнюю очередь. Тяжелее всего ему было расстаться с дубленкой своего отца; ему «хотелось, чтобы кто-нибудь ее забрал, но этого не случилось»455. Он рассказывал, что «дубленка находилась на конвейере с первого дня, и она просто продолжала ездить по кругу, снова и снова… За эти две недели пальто в каком-то смысле превратилось в моего отца»456. «Я чувствовал, что мне хочется убить рабочего, который уничтожает пальто моего отца… В процессе перформанса пальто приобрело огромное значение и стало одной из тех потерь, которые дались Лэнди особенно трудно»457. Оказалось, что «уничтожить его в каком-то смысле значит избавиться от собственного отца»458. Другие вещи Лэнди демонстрировали, что одежда имеет аутотопографическую природу и хранит разнообразные личные истории, встроенные в географию. Вещи рассказывали о школе, в которой Лэнди учился, о подарках, которые он получал от разных людей, о местах, в которых покупал одежду, и о друзьях, с которыми расстался, обо всех частицах его жизни. Несомненно, эксперимент Лэнди побудил других задуматься о своих собственных вещах и об их смыслах. Что Лэнди уничтожит в последнюю очередь и почему? Что он купит в первую очередь после завершения проекта «Разрушение» – и почему? Что мы почувствуем, когда у нас ничего не останется? В ходе проекта Лэнди ясно понял, что для него ценно. Оказалось, это не машина или электроника. Ценность таилась в самых неожиданных местах: «Время от времени я беру что-то с конвейера и думаю: „Ага, ну да“, а потом я вынужден снова класть это обратно. Некоторые вещи невозможно заменить. И от них, видимо, труднее всего избавиться»459. Вещи, вызывающие воспоминания, оставляют следы, простирающиеся за пределы сферы потребления; некоторые из них навсегда поселяются с нами и преследуют нас в своих многочисленных материальных и нематериальных ипостасях.