При этом фактическое наступление даты в сто дней до приказа совершенно не означало того, что и служба закончится через три месяца. Потому что по достижении статуса дембеля советский призывник терял возможность логически вести летоисчисление. Никто не знал, когда конкретно ему сообщат, что он может отправляться домой. После «ста дней» оставалось только ждать и надеяться.

Разумеется, такое историческое событие каждый раз отмечалось по высшему разряду. Но, смею предположить, что наши «сто дней» побили все прежние рекорды.

В тот день я с Толиком Ерошенко заступил в городской патруль. Погода с утра не задалась, и всю первую половину дня лил дождь. Поскольку в кино ничего интересного не показывали, сразу после развода патруля в комендатуре мы с Толиком сели в автобус и вернулись в полк. Был еще ранний вечер, до отбоя времени оставалось навалом. Я сразу направился в клуб, где в репетиционной нашел Игоря и пару наших «поклонниц». Они только что принесли нам какие-то гостинцы: колбасу, фрукты и домашнюю выпечку к праздничному «стодневному» столу. А теперь эта троица о чем-то весело трепалась, вспоминая последнюю дискотеку. Я присоединился к компании, и мы проболтали часа полтора, не меньше.

Толик же отправился в штаб, в свою «квартиру». Тимошенко «работал» полковым почтальоном, он забирал корреспонденцию на почте в городке и приносил письма в полк, где сортировал по подразделениям и раздавал адресатам. Толик занимал помещение на третьем этаже под вывеской «Радиорубка». Там стояли проигрыватель, магнитофон, микрофон, в который можно было делать объявление на весь полк, и еще какие-то необходимые для работы маленькой радиостанции устройства. Ну, и, разумеется, остальное пространство обустраивалось под личные нужды. В шкафу можно было хранить форму или, например, «гражданку». На моей памяти никто из офицеров ни разу не проверял эти «вольные земли» типа моего кабинета или радиорубки. Исключение составляла лишь каптерка связистов у «первого поста», но только по причине исключительной вредности начальника связи полка капитана Козлова. Это был единственный офицер, который не имел собственного прозвища. Его фамилия в сочетании с именем (а звали его – Лев!) всем казалась вполне самодостаточной.

В тот день в каптерке Ерошенко в шкафу лежала посылка, присланная нашему общему приятелю Славе Цветкову из города Камышина. Цветков получил известность в полку как «Паук» или «Паучара». Это объяснялось его ростом и длиной конечностей. В посылке красовался огромный вяленый лещ, что представлялось вполне естественным, с учетом географического положения города. Камышин стоял прямо на берегу Волги, вернее, Волгоградского водохранилища, поэтому с рыбой там проблем не возникало, даже в не самые зажиточные времена заката советской эпохи. Кроме леща, разумеется, наличествовала огромная бутылка самогона, и все эти радости были засыпаны подсолнечными семечками. Семечки играли роль съедобного упаковочного материала.

Как выяснилось позднее, в преддверии этого Цветков припас еще и несколько бутылок пива. Пиво в Грузии популярностью не пользовалось, но его можно было купить в магазине. Мы, конечно, всегда делились друг с другом всем, чем можно было поделиться, съестным – в первую очередь. Но к этому времени наш армейский статус уже достиг таких запредельных высот, что не существовало даже намека на какой-либо дефицит. Так что уже позволялось что-то самому себе, без рефлексии по поводу того, как это соотносится с законами солдатской дружбы.

Мы с Игорем прекрасно знали, что Ерошенко с Цветковым собрались провести небольшую разминку перед ночным торжеством, поэтому просто наслаждались чудесным процессом ничегонеделания, который в какой-то момент грубо прервало появление на пороге нашей репетиционной комнаты рядового Гасанова из третьего дивизиона. Рядовой Гасанов был знаменит по двум причинам. Во-первых, он был очень высокий, пожалуй, самый высокий азербайджанец в полку. А во-вторых, однажды, стоя в ночном карауле на первом посту, он так сильно заскучал, что решил заняться онанизмом. За этим невинным занятием его застал дежурный по полку, в кои-то веки решивший вдруг что-то проверить. По рассказам, зрелище впечатляло! В левой руке рядового Гасанова находился автомат, с примкнутым штыком (первый пост, как-никак!), а в правой руке – предмет, напоминающий, конечно, штык-нож, но только отдаленно…

Гасанов распахнул дверь так резко, что мы все даже подпрыгнули от неожиданности.

– Чего сидите? – заорал он – Ерошенко разбился!

– Как разбился? – одновременно воскликнули мы с Игорем.

– Как разбился! Из окна разбился! – снова закричал Гасанов, отчаянно размахивая руками.

Некоторое недоверие к его словам продлилось недолго, всего несколько секунд. Уже на бегу крикнув девчонкам, чтобы они прикрыли за собой дверь, мы со всех ног бросились в полк.

Мы обогнули здание с тыльной стороны, с той, куда и выходило окно из комнаты Толика. Но его самого мы не увидели, поэтому с удвоенной скоростью помчались дальше. Вконец запыхавшись, мы взлетели на третий этаж.

Дверь в радиорубку была распахнута настежь, а в самой комнате стояли замполит и и. о. начальника штаба. Лепченко и Жилин молча озирались по сторонам, пытаясь воссоздать картину случившегося. А картина была следующая. На столе стояла открытая початая бутылка, цветом своего содержимого не оставлявшая никаких сомнений в собственном предназначении. Сам стол, застеленный газетой, густо усыпала кожура от семечек и рыбья чешуя. На полу, притулившись у ножки стола, грустил посылочный ящик, в котором валялись несколько пустых бутылок из-под пива. На спинке стула аккуратно размещалась Толькина парадная форма, и все это великолепие густо сдабривалось невыразимым ароматом вяленой рыбы, пива и самогонки.

– Ну? – как всегда лаконично обратился к нам замполит Лепченко, когда мы, толкаясь плечами, стали протискиваться внутрь.

– Баранки гну! – ответил за нас Жилин, бросив с высоты своих почти двух метров испепеляющий взгляд. Как будто мы с Ярмолюком были в чем-то виноваты!

– Что случилось? – спросил я, потому что спрашивать что-либо иное казалось каким-то странным. Впрочем, и этот вопрос выглядел неуместным.

– Это ты меня спрашиваешь? – ернически переспросил Жила.

– А мы не знаем ничего, мы в клубе были, – ответил Игорь.

– А ты почему в парадке? – опять спросил Жилин.

– Мы с Ерошенко в патруле. Только пораньше вернулись.

– Пораньше!.. Чтобы нажраться, да?

– Да что вы, товарищ полковник! Мы же из клуба прибежали, нам Гасанов сказал.

– А с кем он пил? – пока Жилин продолжал свой допрос, замполит изучал место происшествия, постепенно приближаясь к раскрытому окну.

Задавать такие вопросы было делом бессмысленным, и подполковник это прекрасно знал.

– Мы не знаем, – так уверенно заявил Игорь, что начальник штаба прекратил тратить на нас время. Тем более на наших лицах, видимо, было написано такое явное недоумение, что это наше якобы незнание подробностей ЧП становилось вполне правдоподобным.