Кончились все эти розыгрыши печально. По крайней мере, по тому, что я знал к моменту своего увольнения. Дело было в нашем полковом туалете. Он, конечно, не производил столь колоссального впечатления, как сортир в гарнизонном карауле в учебке, но все равно оставался сооружением эпического масштаба. Летом, прежде чем разместиться на его просторах, рекомендовалось некоторое время как можно энергичнее потопать по полу в запланированном для «размещения» районе, что объяснялось мерами безопасности. Шум и вибрация распугивали крыс, обитавших в туалете и свободно перемещавшихся из-под земли на поверхность и обратно через отверстия для приема твердых отходов организма. Туалетной бумагой мы не пользовались. В смысле, бытовой туалетной бумагой. Ее заменяла периодическая пресса, благо этого добра хватало. Например, в округе выходил армейский пропагандистский журнал «Красный воин». Когда его корреспонденты приезжали в полк, что происходило один раз в несколько месяцев, главной задачей становилось не попасть на глаза журналистам. Существовал риск, что они будут задавать вопросы, которые впоследствии выльются в статью, не дай Бог, иллюстрированную. В каждом номере «Красного воина» печатали такую величальную рубрику, что-то типа «Наши передовики» или «Равняемся на лучших». Корреспондент делал фотографию военнослужащего, потом в редакции на основе этого фото создавали рисунок, который позже и украшал одну из страниц издания. Естественно, никто не хотел, чтобы его портретом, пусть и размещенным под столь приятным заголовком, все потом дружно вытирали задницы.

Уборка туалета распределялась между подразделениями полка. Дежурство длилось по две недели, а на кого конкретно возлагались эти обязанности – это уже решалось внутри самого взвода или дивизиона. Командир разведывательного, в котором служил Прашавичюс, предложил ему сделку: он убирает туалет в одиночку, в течение всех двух недель, а его в качестве поощрения отправляют в отпуск. Прошак честно отпахал четырнадцать дней по колено в дерьме, после чего командир объявил ему, что пошутил. Прошака увезли с психическим расстройством. Надеюсь, у него все сложилось хорошо, хотя в полку он больше так и не появился.

Столь демонстративное унижение подчиненного со стороны командира вообще-то для полка было редкостью. Конечно, далеко не все наши офицеры становились настоящими «отцами солдат», скорее наоборот. Но проявлялось это не так фактурно. Да и сами солдаты с сержантами отвечали начальникам взаимностью. Мне чаще всего доводилось наблюдать за офицерами первого дивизиона, с которым мы жили в одной казарме. Командовал им, как я уже говорил, майор Чатов. Летом ему дали подполковника. Майор, который, на мой взгляд, и так отличался немного зашкаливающим уровнем самодурства, на радостях полдня гонял дивизион по плацу, здороваясь с личным составом. Поскольку, как я опять же уже говорил, у нас не принято было называть подполковников подполковниками, ответное приветствие дивизиона звучало, как «Здравия желаем, товарищ полковник!» Теперь уже подполковник, Чатов на глазах увеличивался в росте и ширине плеч, и, казалось, совсем не слышал летевшего в спину шипения всевозможных и многоязыких проклятий.

Полной противоположностью квадратному Чатову выступал стройный и подтянутый начальник штаба первого дивизиона, старший лейтенант Важа Надибаидзе. Его не любили за принципиальность. Мне иногда казалось, что Важа, а его все так за глаза и называли, вообще не человек, а какой-то механизм. Он всегда идеально выглядел, его невозможно было увидеть плохо выбритым или недостаточно опрятным, даже в пустыне он явно предъявлял к себе повышенные требования, но точно так же относился к остальным. Не дай Бог, какому-нибудь солдату довелось бы пройти мимо Важи, не отдав ему честь! Не повышая голоса, тот произносил спокойным, ледяным голосом: «Товарищ солдат!» И начиналась экзекуция. Невежа ходил мимо Надибаидзе туда-сюда строевым шагом до тех пор, пока старший лейтенант не приходил к выводу, что урок усвоен. За демонстративную жесткость начальника штаба дивизиона не жаловали все, кроме местных. Грузин же раздражало то, что он никогда, даже в, казалось бы, неформальной обстановке, не говорил на грузинском языке. Только на русском. Поэтому Надибаидзе слыл карьеристом и папенькиным сынком. Я не мог знать, так ли это было на самом деле, хотя сверхстремительная карьера старшего лейтенанта наводила на определенные мысли. Он носил погоны с тремя маленькими звездочками в тот момент, когда я приехал в полк, а через полтора года Важа уже стал майором. Говорили, что его отец – большой военный начальник. Опять же из области догадок: начальником автомобильной службы Закавказского округа тогда служил генерал Вардико Надибаидзе, будущий министр обороны Грузии. Впрочем, это не имело особенного значения. Если уж что-то к человеку в армии приклеивалось, то оставалось с ним навсегда.

Майор Сивин, замполит первого дивизиона, на всем протяжении моей службы в Кутаиси оставался наиболее карикатурным персонажем в офицерских погонах. Удивительно, как он вообще мог существовать в таких условиях. Относительно спокойно он мог чувствовать себя разве что в присутствии того же Надибаидзе, потому что авторитет коллеги отражался и на него. Чатов был плохим защитником, полновесная порция проклятий осыпалась на их головы равномерно. Если же Сивин вдруг появлялся в расположении дивизиона один, начиналось такое, что вообще невозможно представить! В казарме мы могли ходить в тапочках, обычных таких «шлепках», без задника. Так вот эти тапочки тут же летели в тщедушную замполитовскую спину. Он оборачивался, хватал тапок, с руганью бросался в сторону, откуда тапка была запущена, но приводило это все лишь к тому, что теперь тапка поражала его уже с противоположной стороны. Процесс повторялся, сопровождаясь все более усиливающимся хохотом и улюлюканьем. То есть правила поведения, применимые к низшим слоям армейской иерархии, в точности распространялись и на высшие. Стоило кому-то из офицеров «дать слабину», как стая сжирала его с косточками, несмотря на должность и количество звезд на погонах!

«Недавно слышал, как в городке кто-то крутил нас на магнитофоне. Ребята рассказали мне подробности свадьбы, на которой играли. Дым коромыслом! И драки, и слезы, и танцы, и шманцы, и чего только не было. Однако, «гвоздем программы» был признан один прапорщик нашего полка, который, находясь в приподнятом настроении, сел прямо в торт! 27.07.1988 г.»

Поддержание приподнятого настроения – вполне понятным способом – окончательно превратилось в повседневный процесс. Возможно, этому способствовало продолжающееся «безвластие», в полку по-прежнему отсутствовали командир и начальник штаба, их заменяли и.о. Более того, на новое место службы засобирался и замполит, но его все-таки не отпускали до тех пор, пока в часть не прибыло новое руководство. Произошло это в конце июля – начале августа. С интервалом в несколько дней новым командиром полка стал подполковник Ухов, а новым начальником штаба – майор Кашин. Оба они первое время жили в городе, в гостинице, потому что в городке, по каким-то причинам, квартиры для них были еще не готовы.

Ремонт офицерских квартир входил в прямые, хотя и негласные, обязанности личного состава. Курировал процесс, как правило, заместитель командира полка по вооружению подполковник Жильцов, большущий усатый дядька, который как огня боялся своей жены, женщины не менее выдающихся габаритов, хотя и без усов. Она совершенно не придавала значения военной субординации. Могла заявиться в городок вместе с кем-нибудь из детей (а в этой семье детей было на удивление много – то ли пять, то ли семь человек!), найти мужа, схватить его за грудки и начать громогласно выговаривать, что там-то и там-то течет крыша, а там-то и там-то до сих пор не прошлись краской во второй раз. Зам по вооружению тряс головой, стараясь как можно быстрее согласиться с предъявленными ему претензиями и прекратить публичную экзекуцию. Думаю, на самом деле его жена и отвечала за эту часть быта полкового военного городка. На разводе – почти как в фильме «Операция «Ы» – следовала команда: столько-то бойцов из такого-то подразделения отправить на такой-то объект. Плюс к этому многие офицеры выписывали одного-двух человек по собственной надобности. Некоторые – в будние дни, мои начальники – по выходным. Я, например, несколько воскресений подряд провел на крыше гаража майора Ларцева, которую мы заливали какой-то гадостью, напоминающей битум.