– Изрядно.

– Mucho.[15]

– Что они там делали?

– Гадости.

– Это-то ясно.

Лабиринт коридоров и комнат под ангаром был ободран до голого бетона. Из стен были вырваны даже воздушные фильтры и розетки: тут не было ни проводка, ни выключателя. Многие помещения Уиверна остались нетронутыми. Обычно эвакуаторы определяли на глаз самое ценное оборудование, которое можно было демонтировать с наименьшими усилиями. Однако проходы и комнаты под ангаром были обчищены так тщательно, словно виновные предприняли геркулесовы усилия, чтобы не оставить на месте преступления никаких улик.

Когда мы бок о бок спускались по лестнице, металлическое эхо моего голоса возвращалось ко мне сразу из нескольких точек, в то время как другие части стен поглощали слова так же, как звукоизоляция радиобудки, из которой Саша вела ночные музыкальные передачи радиостанции «Кей-Бей».

Я сказал:

– Они вывезли отсюда все дающее представление о том, чем тут занимались. Все, кроме одного. Но не думаю, что это было сделано из соображений государственной безопасности. Это всего лишь догадка, однако, судя по тому, как вывернуты наизнанку эти три этажа, они боялись того, что здесь случилось… но не просто боялись. Стыдились.

– Это те самые генетические лаборатории?

– Нет. Таким лабораториям требуется абсолютная биологическая изоляция.

– То есть?

– Тогда тут повсюду были бы камеры очистки. Между лабораториями, у каждой двери лифта, у каждого выхода на лестницу. По виду камер можно понять, для чего они предназначены. Даже после того, как их демонтировали.

– Ты родился детективом, – сказал Бобби, когда мы добрались до площадки второго этажа и продолжили спуск.

– Простая дедукция, – скромно ответил я.

– Может быть, я стану твоим Ватсоном.

– Нэнси Дрю не работала с Ватсоном. Это был Шерлок Холмс.

– А кто был правой рукой Нэнси Дрю?

– Никто. Нэнси была одинокой волчицей.

– Та еще сучка, верно?

– Как и я. Здесь, внизу, только одна комната, которая может быть очистной камерой. Она очень странная. Сам увидишь.

Далее мы спускались молча. Тишину нарушал лишь тихий скрип резиновых подошв и треск панцирей мертвых насекомых.

Хотя Бобби нес ружье, это не мешало ему спускаться по лестнице с непринужденностью и грацией, которые могли бы убедить кого угодно, что он абсолютно спокоен и даже доволен собой. Бобби почти всегда доволен собой – за исключением чрезвычайных ситуаций. Но я знал его достаточно долго и понимал, что сейчас Бобби не по себе. Если он что-то и напевал себе под нос, то наверняка не безмятежные песенки Джимми Баффета.

Еще месяц назад я и не догадывался, что Бобби Хэллоуэй – он же беспечный Гек Финн – может бледнеть от страха и стучать зубами. Но последние события показали, что даже сердце прирожденного мастера дзен может делать больше 58 ударов в минуту.

Меня не удивляла его нервозность, потому что эта лестница могла бы вогнать в уныние даже самую безмятежную из монахинь. Бетонный потолок, бетонные стены, бетонные ступеньки. Вместо перил – железная труба, выкрашенная черной краской и вделанная одним концом в стену. Душный воздух тоже казался бетонным: холодный, плотный, сухой, с запахом покрывавшей стены известки. Все поверхности поглощали больше света, чем отражали, поэтому, несмотря на фонари, мы спускались во мгле, как средневековые монахи, идущие в подземные катакомбы молиться за души умерших собратьев.

Царившую здесь атмосферу разрядил бы даже череп со скрещенными костями над сделанным огромными красными буквами предупреждением о смертельной дозе радиоактивности. Или хотя бы затейливо расположенные крысиные кости.

Нижний этаж этого здания, где не было ни пыли, ни панцирей насекомых, имел очень странный план. Он начинался широким коридором в форме вытянутого овала, проходившим по всему периметру и похожим на велотрек. Множество комнат разной ширины, но одинаковой глубины заполняло внутреннюю часть трека. Через некоторые из них можно было выйти во второй овальный коридор, расположенный концентрически по отношению к первому; он был не таким широким и длинным, но тоже огромным. Этот малый трек окружал единственное центральное помещение: яйцевидную комнату.

Меньший коридор заканчивался тупиком. Тут стоял соединительный модуль, через который можно было попасть во внутреннее святилище. Переходная камера представляла собой квадратную комнату три на три метра, куда можно было войти через вращающийся турникет шириной метра в полтора. Внутри камеры, с левой стороны, стоял другой такой же турникет, преграждавший вход в яйцевидную комнату. Я был уверен, что в свое время оба турникета были обнесены грозными стальными плитами вроде переборок подводной лодки или дверей банковских сейфов и что соединительный модуль был воздухонепроницаемым.

Несмотря на мое убеждение, что биологические исследовательские лаборатории находились не здесь, воздухонепроницаемая камера была предназначена для того, чтобы ни в яйцевидную комнату, ни из нее не просочились бактерии, споры, пыль и другие загрязняющие вещества. Возможно, персонал, входивший и выходивший из этого святилища, обрабатывали сильными струями стерилизующего раствора и убивали микробов ультрафиолетовым излучением.

Однако у меня сложилось впечатление, что в яйцевидной комнате было избыточное давление и что переходной герметичный модуль служил той же цели, что и водонепроницаемая судовая переборка. Впрочем, он мог выполнять функции декомпрессионной камеры, которая используется для предотвращения у водолазов кессонной болезни.

Как бы там ни было, а переходной модуль был сделан для того, чтобы не пропустить что-то в яйцевидную комнату… или наружу.

Зайдя в модуль вместе с Бобби, я направил луч на приподнятый порог внутреннего проема и провел им по косяку, пытаясь определить толщину стен центрального овоида. Полтора метра армированного железобетона. Проход больше напоминал тоннель.

Бобби тихонько присвистнул.

– Настоящий бункер.

– Можешь не сомневаться, это фильтр. Он что-то задерживал.

– Что, например? Я пожал плечами.

– Иногда для меня здесь оставляли подарки.

– Подарки? Так ты здесь нашел свою бейсболку? «Загадочный поезд»?

– Да. Она лежала на полу, в самом центре яйцевидной комнаты. Не думаю, что я нашел ее случайно. Ее оставили здесь нарочно, а это совсем другое дело. В следующий раз кто-то оставил в воздухонепроницаемой камере фотографию моей матери.

– В воздухонепроницаемой камере?

– А что, разве не похоже? Я кивнул.

– Так кто же оставил фото?

– Не знаю. Но со мной всегда был Орсон, и он тоже не почуял того, кто вошел сюда следом за нами.