«Не знаю, не понимаю! Чем больше живу, тем меньше понимаю в жизни. Галка говорит, что я все усложняю! Хорошо было в детстве! Белое или черное. Хорошее или плохое. Все было ясно и понятно».

«— И скучно, — не выдерживает внутренний голос. — Сейчас гораздо интереснее. Мир не черно-белый, а разноцветный! Как калейдоскоп! Впрочем, нет! Калейдоскоп — это безжизненная симметрия, а мир — это… это ярмарка! Живая, шумная, с драками, скандалами, любовью и обманом, дружбой и предательством, жадностью и бескорыстием, музыкой, танцами, плачем и печалью. Чего только там нет, кого только там нет!»

Дядя Андрей Николаевич любил повторять вычитанную где-то фразу: «Жизнь — это комедия для тех, кто думает, и трагедия для тех, кто чувствует». Для Володи Галкина жизнь была трагедией.

«— Жалко его?

— Жалко. Но… нельзя же так! Нельзя же быть таким бесхребетным…

— Люди очень разные, и шкала ценностей у них тоже Разная. У Володи главное в жизни — любовь. А его не любят и предают. Он и сломался…

— Все равно не понимаю. Есть работа, друзья… Ну, не получилось с любовью, проиграл — уйди, начни новую жизнь. Жить с тем, кто не тебя любит, унизительно. Уважать себя нужно!

— Нужно, кто ж спорит. Советы мы все любим давать особенно когда их не просят. А ты себя уважаешь? А Юрий Алексеевич что, твоя большая любовь? Зачем ты с ним столько лет? И замуж ведь собралась, не так ли? Вот и Алина, как в омут головой, бросилась в замужество с нелюбимым, спасалась от своей большой любви к другому человеку.

— К Ситникову. Если это не горячечный бред.

— Ты же знаешь, что нет. Ты же все время чувствовала какую-то странную связь между всеми этими людьми.

— Знаешь, я устала от них, от их неприкаянности, боли, чувства жизненного тупика. От Юрия Алексеевича я тоже устала. И от себя тоже. И соскучилась по своей «Королевской охоте», которую совсем забросила.

— Признайся, тебе надоело? Ну, честно? Тебе все в конце концов надоедает. Ты собирала марки, помнишь? Бросила. Спорт… что это было? Гребля, потом волейбол, плавание… Бросила. Ты — Водолей. Для тебя главное в жизни — чтобы было интересно! Увлекаешься, вспыхиваешь и… переключаешься. В отличие от Володи Галкина.

— Не надоело! Наоборот! Знаешь, чувствую, что тайна, как темный ночной зверек, прячется в норке, а тонкий дрожащий хвостик торчит наружу, и стоит только дернуть…

— А может, это твое призвание?

— Дергать за хвост?

— Охота! Гон! Ты сейчас как Ральф, дядюшкин курцхар, взявший след.

— Следа-то нет!

— Есть! Ты же знаешь, что есть!»

Пушкина, восемнадцать… Здесь, кажется. Бывший купеческий дом с колоннами, ажурным чугунным литьем ограды и садом. Екатерина поднялась по ступенькам крыльца, с трудом открыла массивную, инкрустированную медью дверь и вошла в вестибюль с мозаичным полом, представляющим картины на античные темы — туники, арфы и лавровые венки. Навстречу ей поднялся швейцар в генеральской форме и любезно предложил снять пальто. В следующей комнате ее приветствовала миловидная блондинка, сидевшая за длинным полированным столом. Белый телефон и цилиндрической формы темно-синяя стеклянная ваза с золотисто-коричневыми хризантемами придавали помещению атмосферу изысканности, а забавная фарфоровая свинка в шляпке, сидевшая около телефона, была совсем ручной и домашней. «Однако!» — сказала себе Екатерина.

— Вас ожидают, комната четыре, второй этаж, налево, — сказала блондинка, сама любезность.

«Удивительно, — думала Екатерина, поднимаясь по широкой лестнице, — она даже не спросила, кто я такая, и белый халат тоже, оказывается, не нужен. Какое необыкновенное заведение!» Она постучала в дверь с синей эмалированной цифрой четыре и, не дожидаясь разрешения войти, открыла дверь. Ей показалось, что Юрий Алексеевич и женщина, стоявшие напротив двери, как бы отпрянули друг от друга и молча уставились на Екатерину. Екатерина смутилась. Наступила неловкая пауза.

— Это, должно быть, подруга детства Екатерина! — Женщина шагнула к ней, протягивая руку: — Вероника!

— Екатерина, — сказала Екатерина, отвечая на пожатие теплой маленькой руки.

— Наслышаны, как же. — Вероника, улыбаясь, посмотрела на Юрия.

— Вероника Юлиановна — мой босс, — включился Юрий. Его порозовевшие было скулы приобрели свой обычный блеклый оттенок.

— Какое смешное слово «босс»! — расхохоталась Вероника, словно хрустальные бусы посыпались. — А как это будет по-русски?

— Мадам? — предположила Екатерина, невольно любуясь ею. И было чем. Теплые карие глаза, прекрасная кожа, легкий румянец на высоких скулах, хорошего рисунка рот, тонковат, правда. Копна овсяных волос, небрежно заколота в «ракушку» на затылке. Несколько тончайших полупрозрачных прядей выбились из прически и светлым нимбом окружали голову. Крошечные золотые шарики-серьги в ушах, нитка жемчуга виднеется в глубоко расстегнутом вороте кремовой блузки. Дорогой серый «офисный» костюм и замшевые туфли на невысоком каблуке в тон костюму. Интересно, сколько ей? Под сорок?

— Ну, «мадам» как-то сомнительно звучит. Вы уверены, что это по-русски? — протянула Вероника Юлиановна, и они снова расхохотались. — Но в общем лучше, чем «босс»! А как… («Легкая заминка или показалось? Детективные упражнения не проходят бесследно») вам? — обратилась она к Юрию.

— Очень благородно звучит. Вам подходит!

— Он всегда был таким ядовитым? — Вероника, улыбаясь, посмотрела на Екатерину. — Вы знаете его дольше, чем я…

— Сейчас ядовитость усугубляется опасным для жизни ранением, — сказала Екатерина.

Вероника рассмеялась, а Юрий приподнял левую бровь, что служило у него признаком легкого неудовольствия. Был он в темно-синем халате, надетом на правую руку, левая же, забинтованная, была продета в белую косынку, связанную концами на шее. Бледный, томный, элегантный. Слегка недовольный. Как всегда, впрочем.

— Знаете, Екатерина Васильевна, это моя вина, — покаялась Вероника. — Придется охрану менять, не уследили — один из гостей пронес оружие, перебрал и стал палить в люстру, но, к счастью, промазал. Люстра — антик, бесценная просто! Как он потом объяснил, ему показалось, что там была спрятана кинокамера! Представляете?

— Зато в меня не промазал! Я не антик, меня никому не жалко!

— Да, — вздохнула Вероника, — единственная жертва перед вами. Вот уж кто действительно был ни при чем, и на тебе! И играл он не так уж плохо в тот вечер. Где же справедливость? — Она комично подняла брови, и Екатерина не могла не рассмеяться. Вероника вторила ей.

— Какой трогательный дуэт! — съехидничал Юрий. — Где техника безопасности, позвольте у вас спросить!

— Мы исправимся! Я уже заказала табличку «Не стреляйте в пианиста!» и бронежилет.

Девушки снова засмеялись, и даже Юрий кисло улыбнулся.

— Екатерина Васильевна, к сожалению, мне нужно бежать! Рада была познакомиться! Я уверена, мы еще увидимся. — Милая улыбка, крепкое прощальное рукопожатие, небрежное «Поправляйтесь, Юрий Александрович!», и Вероника стремительно направляется к двери.