На лестнице уже слышались торопливые шаги поднимающейся к ним Татьяны и ее сиплое одышливое дыхание. Вот и лицо ее выплыло перед Лизой – грозное и сердитое, и по лицу этому она поняла моментально, что бедному Лёне сейчас еще раз достанется, да пуще прежнего, что в ход могут пойти самые настоящие деревенские матюки с трехэтажным перцем. Потому что никто здесь не смеет обижать и доводить до такой степени ярости ее любимицу Лизаветушку. Видано ли дело – девка сроду так ни на кого не орала.

– Тань, успокойся, у нас все в порядке! – бросилась Лиза ей наперерез, выставив впереди себя ладони. – Мы сейчас к вам на кухню ужинать придем! Иди, Тань! Все хорошо.

– Да чего там хорошо, – проворчала тихо Татьяна, послушно разворачиваясь назад. – Сама орет, как скаженная, обоих парнишонок переполошила. Жаркое-то разогревать, что ль? Остыло уже все.

– Ага! Разогревать! И побольше! Я голодная, как зверюга! А ты? – совсем обыденно повернулась она к Лёне и даже подмигнула ему весело – давай, мол, успокаивай теперь мою домоправительницу.

– А я, Тань, последние три дня вообще ничего не ел. Упаду сейчас – и до стола не дойду, – нарочито жалостливо произнес тот в удаляющуюся Татьянину спину и улыбнулся Лизе доверчиво. И снова у нее от этой простой улыбки застучало-заныло сердце, и сладкий вязкий туман окутал голову. Господи, как же она его любит…

– Как это – три дня? – сердито обернулась уже с лестницы Татьяна. – Да разве можно тебе – и три дня не емши? И так одна кожа да кости! Никакого мужицкого мяса не нарастил, а туда же – три дня голодует.

Борис и Глеб, наевшись вкуснейших Татьяниных пирожков, уже вовсю клевали за столом носами. Поставив перед Лизой и Лёней исходящее ароматом хорошо прожаренной молодой баранины жаркое, Татьяна легко подхватила со стула на руки Бориса. Хотела было так же подхватить и Глеба, но он отказался строптиво, затопал за ней своим ходом, слегка придерживаясь рукой за подол ее юбки.

– Лиза, ну вот как им сказать про мать? – грустно проводил их глазами Лёня и потер усталое лицо ладонями. Потом снова посмотрел вопросительно на нее: – Ну как? Я не знаю.

– Давай пока не будем ничего говорить. Пусть они к нам привыкнут.

– Ты думаешь? Но ведь мы им и проститься с матерью не дадим, получается.

– Не знаю, что делать. И все равно, не надо. Они же маленькие еще. Перепугаются там на похоронах. Да ведь ты и сам не хотел их с собой брать поначалу. Пусть побудут дома, с Татьяной.

– И ты на похороны тоже не ходи, Лиза. Ладно? Ни к чему это. Я уж один. Тем более ты Алину и не видела никогда.

– Видела. Случайно. Один раз всего. Но если ты не хочешь, не пойду. Разреши только тебе помочь, ладно? Надо ведь памятник достойный заказать. И место хорошее на кладбище выкупить. А то что ж получается? И при жизни девочка ничего хорошего не видела, и после жизни будет кое-как лежать. Да и у детей ее пусть то место достойным будет, куда можно прийти матери родной поклониться.

Следующим вечером, снова сильно припозднившись и въезжая в ворота усадьбы, Лиза чуть с ума не сошла, услышав опять доносящуюся из дома громкую музыку. На сей раз она была не Лёниной фортепианной, слава богу, а разухабистой роковой, доносящейся, по всей видимости, из динамиков мощного музыкального центра, давно уже стоящего без дела в гостиной. «Какая боль, какая боль! Аргентина – Ямайка, пять ноль…» – оглашался двор дома голосом известного музыканта, послушать которого Лиза и сама иногда любила. Он нравился ей своей умной интеллектуальной простотой, и песенки безумно нравились. Не было в них этого яростно-вычурного покушения на роковую звездность, а было много умной, заставляющей уважать себя искренности да настоящей душевности, идущей от талантливого сердца, а не от глупой и смешной самовлюбленности. Только вот странно – чего это вздумалось вдруг Татьяне так громко музыку включать? Рехнулась на старости лет, что ли? Или кто-то еще в доме есть? Уж точно не Лёня – он сейчас в городе и с ног сбился, занимаясь грустными своими проблемами, и она только что ему звонила. Непросто совсем сейчас человека похоронить. Набегаешься так, что сам умирать не захочешь потому только, что близких своих пожалеешь, прости господи за такое кощунство.

Она быстро взбежала на крыльцо, открыла дверь и вошла в прихожую. Тут же высыпали ей навстречу из гостиной московские племянники и запрыгали вокруг, радостно дергая за руки, за сумку, за полы пальто. Вслед за ними вылетела и бросилась к ней на шею Варвара, закружила ее радостно в объятиях:

– Лиза! Ну наконец-то! Ты где так долго ходишь? Я уж звонить хотела, да твоя фрекен Бок не велела – у нее, говорит, и без вас тут проблем хватает.

«Фрекен Бок» в лице сердито надутой Татьяны выглянула из кухни вместе с зажатым в руке половником, молча попробовала из него свое варево и снова озабоченно скрылась на кухне, продемонстрировав Лизе тем самым свое недовольство по поводу прибытия неожиданных гостей. То есть она, мол, тоже рада, конечно, но с другой стороны – их же всех кормить-поить надо.

– Лиза, это ничего, что я без предупреждения? Мне помнится, мы с тобой так и договаривались всегда. Чего-то захотелось вдруг свалиться вот так, сюрпризом, как снег на голову. Я ж не знала, что у тебя тут такие изменения. Ты мне потом все-все сама расскажешь, ладно? Я уж не стала ни о чем Татьяну твою спрашивать. А то она мне про чьи-то похороны толковать начала, про Лёню твоего всякие ужасы рассказывать…

– Конечно, расскажу, Варенька! – прижалась щекой к ее щеке Лиза. – И молодец, что приехала! Только ведь у нас тут ветрянка, а ты с детьми.

– Да я уж поняла… Ну что делать? Не разворачиваться же обратно в аэропорт с порога! Может, пронесет? А чьи у вас дети живут, Лиза? Я так и не поняла. Такие забавные близняшки.

– Потом, все потом, Варенька!

Лиза торопливо разделась и, подхватив на руки маленького Варвариного Ванюшку, приковылявшего к ним в прихожую, быстро пошла с ним в гостиную, где уже царил полный беспорядок. Глеб и Борис, счастливо визжа, носились за шестилетним Артемом, все сшибая на своем пути, а Вовка, старший, вовсю подпевал, подпрыгивая в кресле, тому самому рок-музыканту, голос которого услышала Лиза, въезжая во двор.

– Вовк! Ну оглохнуть же можно! Сделай потише! – скорее жестами, чем голосом, приказала Варвара сыну. Лиза, махнув ей рукой, достала с полки наушники и водрузила их торжественно на голову мальчишке, переключив звук именно туда. Вовка мотнул головой удовлетворенно и с еще большим воодушевлением задергался в кресле, показав оттуда два выставленных вверх больших пальца.

Тут же ей в ноги бросились радостно и громко визжащие Борис и Глеб. Передав Ванюшку на руки Вареньке, она наклонилась к ним, сгребла в охапку и расцеловала в разукрашенные зеленкой мордашки, поочередно прижимая к себе то одного, то другого, отчего глаза кузины удивленно полезли на лоб. Но она тут же опомнилась и привела лицо в порядок. Потому что была, как и Лиза, девушкой воспитанной, то есть умела быстро скрывать самую первую правдивую эмоцию. Очень хорошая привычка для воспитанного человека. Пусть хоть какие чудеса перед тобой происходят, а все равно не удивляйся.