– …А нам, как тетя Ляля тебя удочерила, пришлось в этот город переехать. Чтоб никто не знал, что ты нам не родная. Бабушка с дедушкой этот дом тогда и купили. Для тебя, получилось, – закончила свой грустный рассказ Варенька. – Я и сама-то обо всем узнала, когда мама моя умирала. Зачем она мне все это рассказала – до сих пор не понимаю. Может, как раз для этой твоей ситуации? В жизни, знаешь, ничего не происходит зря. Иногда и такая вот информация необходимой бывает.

– Нет, у меня до сознания до сих пор не доходит, Варенька. Мои мама и папа, они же так меня любили! Нет, этого просто не может быть!

– Конечно, любили! Мы все тебя любили! Мы ж с тобой всю жизнь рядом росли, помнишь? И дни рождения в один день праздновали. И наказывали нас с тобой одинаково, и хвалили. Даже одежду всегда одинаковую покупали – все говорили, что мы очень похожи. Да если б мне мама не рассказала, я бы никогда и на секундочку о таком не задумалась. Все правильно ты сказала – мама твоя как родную тебя любила. И отец тоже.

– Варь, я ведь даже не знала, что он мне отчимом был, – совсем тихо перебила ее Лиза. – Я всегда его своим родным отцом считала. А маму… Маму…

– Я знаю. С мамой у тебя особенная близость была. Настоящая. Потому они и скрыли от тебя, когда твоя родная мать через десять лет объявилась. Побоялись тебя потревожить. Мама рассказывала, как они спорили тогда, не зная, что в этой ситуации делать. А отец твой плакал и все руки тете Ляле целовал – он же не знал, что ты удочеренная.

– И что? Что они с ней сделали-то? С этой… Как ты говоришь, с родной…

– Да ничего. Просто откупились, по-моему. Бабушка, правда, настаивала на том, что тебе надо сказать, потому как она все-таки родная кровь, и все такое прочее. А тетя Ляля говорила, что в тебе давно ее собственная кровь течет. С тех самых пор, как она взяла тебя тогда на руки на осеннем крыльце. И мама моя в этом ее поддерживала.

– А где она сейчас? Та, которая, как ты говоришь, родная?

– Не знаю. Мама говорила, она так и не объявлялась больше. А что? Хочешь ее найти?

– Нет… Нет, наверное… А вообще, не знаю… Нет, не хочу! Не чувствую никакой такой природной связи! Не ощущаю. У меня была одна мать, самая настоящая, любимая. А другой мне не надо. Ой, я теперь ничего уже не знаю, Варенька. Ничего не понимаю.

Лиза опустила лицо в сложенные ковшиком ладони и заплакала беззвучно. Вообще-то плакать она не умела – как-то не получалось этого тонкого эстетического занятия. Обругать могла, нахамить, посмеяться цинично, а вот плакать – никак. Хотя, говорят, это и плохо. Говорят, вместе со слезами утекает из души человеческой все плохое, и она чище да легче становится. Наверное, оно и в самом деле было так. Или, может, плохого в ней так много скопилось, что потребовала душа очищения именно в этот момент? И решила выпустить из себя через слезы все разом – и горькие студенческие страдания по той обманутой первой любви, и грустно-расчетливую, спрессовавшуюся в течение долгих лет в привычку терпеливость к старику Заславскому, и Лёнино, по сути, предательство. Не было только в слезах горечи по поводу только что от Варвары услышанного – как раз это известие и приняла душа спокойно и с благодарностью, с неким трепетом даже. Лиза почувствовала, как поселилась в ней и сразу дала свой росток крепкая уверенность, что все у них с Борисом и Глебом будет хорошо и все получится по-матерински и по-настоящему.

– Кузиночка, ну что ты! Ну, не плачь! Вот же дура я какая, а? Ну кто, кто меня за язык тянул? – сокрушалась Варя, хлопоча около нее со стаканом воды и пытаясь каким-то образом всунуть его в Лизины руки. – Ты прости меня, Лизочка!

Они и не заметили, как тихо вошел в гостиную Лёня, уставший и измученный тяжелым днем, как долго стоял, наблюдая за этой удивительной и необычной картиной – Лиза плачет… Ему бы броситься да утешить-успокоить, а он не решался. Глаз не верил. И слух не слышал. Только сердце все больше и больше разрывалось, на нее глядя.

– Варь, чего тут у вас такое? – тихо тронул он за плечо Лизину кузину, и та вздрогнула, обернувшись.

Почувствовала его присутствие с собой рядом и Лиза. Быстро отняла она руки от залитого насквозь слезами лица, потянула их к нему в порыве и вдруг выговорила сквозь плач то, чего Варя в этот момент как раз менее всего ожидала услышать:

– Лёня, давай родим ребенка! Пусть он будет нашим третьим! Пусть будет брат или сестра у Бориса и Глеба! Варенька согласна быть нашей суррогатной матерью. Давай завтра же поедем в клинику, ладно? Я так хочу, Лёня…

– Ладно, Лиза. Поедем. Только не завтра. Завтра же Алинины похороны.

Он опустился перед ней на корточки, будто сложился пополам усталым циркулем, провел ладонью по ее мокрой щеке, потом, обхватив ее руками и положив голову на колени, тоже заплакал горько и безысходно. И плакать у него получалось почему-то гораздо лучше, чем у Лизы. Это он умел…

Через месяц они провожали Рейчел и Дейла Мак-Кинли. Лиза очень боялась не успеть ко времени. Дорога в аэропорт была вся забита торопящимися по своим делам автомобилистами, и она нервно держалась за руль, боясь не вписаться в обгон. На заднем сиденье вовсю копошились и хихикали Борис и Глеб, и Лёня рассадил их по разные от себя стороны, чтобы не отвлекать от дороги и без того напряженную Лизу.

– А мы сейчас куда едем? – спросил громко Глеб у него из-под руки.

– В аэропорт.

– А зачем? – не отстал от брата Борис.

– Чтобы проводить в Америку маленького мальчика вместе с его новыми мамой и папой.

– А старые мама и папа у него где? Умерли, да?

– Да.

– И он совсем один остался?

– Да, ребятки. Совсем один.

– А они его там будут любить, эти новые мама с папой?

– Будут, конечно!

– Так же, как и вы нас любите?

– Да, ребятки. Так же, как и мы вас любим… Очень, очень сильно…

Лиза прислушалась невольно к их диалогу, улыбнулась про себя. Хотела было вставить в него свое материнское слово, да побоялась оторваться от сложной дороги. Не хотелось опоздать на эти проводы! Слава богу, успели…

Рейчел держала Дениску Колюченкова на руках и улыбалась так радостно, словно увозила отсюда не большеголового рахитичного доходягу, а огромное сокровище, цены которому не было. А может, это и правда так. Может, и правда не было… Дениска все время пытался неуклюже вертеться в ее сильных руках, отчего большая голова в красной вязаной шапке колыхалась на тонкой шейке, как вошедший в силу осенний толстый георгин, и все норовила упасть приемной матери на плечо. Борис и Глеб удивленно рассматривали этого странного малыша на руках знакомой им американской тети, практически своего одногодку. В глазах застыло много вопросов, но они помалкивали, ухватившись крепко за Лёнины руки. Может, из чувства какого-то детского такта, а может, просто от природной сдержанности и скромности. А может, от того, что с рождения научились чувствовать рядом чужую боль и не проявлять лишних эмоций, чтоб не разбередить ее еще больше.