Желтая пресса, ясное дело, смаковала скандальные подробности. Только первая газета, купившая интервью, еще защищала жертву, невинную маленькую девочку. Печатала «интервью» с ее матерью – та была оскорблена: мол, ее назвали шлюхой и обвинили в том, что она продавала дочь с тех пор, как девочке исполнилось тринадцать, – хотя все это истинная правда. Остальные журналисты зубами вцепились в расовый аспект, почти открыто выступая против иммиграции и интеграции.

Впрочем, я забегаю вперед. Когда мы вернулись домой в воскресенье, нас беспокоили другие проблемы. Во-первых, в субботу Шон с кем-то подрался и ходил с фингалом под глазом, расцарапанной шеей и в синяках. Он был жутко злой и орал о всяких уродах, которых пускают в городские бары, после чего нормальный парень не может выпить пива, непременно уроды прицепятся, и так далее. Пару раз он упрекнул Джейми – мол, ему бы и в голову не пришло отправиться в бар, если б его девушка не уехала мотаться по стране. Ее Светлость носилась с ним как с раненым солдатом, даже не замечая, что в доме он палец о палец не ударил, пока нас не было. Вокруг валялись груды вонючего грязного белья, а по углам – катыши пыли и пуха с песком, которые моя мама называет «шерсть неряхи». Пока я прибиралась, Шон живописал подробности битвы. Только навыки военного помогли ему выжить в смертельной схватке. Размеры и количество нападавших увеличивались по ходу истории, и наконец Шон уложил всех черных уродов одной левой и победил. О как!

Игнорируя Шона и его раны, насколько возможно, я безрезультатно сражалась с издыхающим пылесосом «Гувер», который блевал и падал в обморок, едва я втыкала его в розетку. В этом приборе жила душа чахоточной истерички.

Заманив пылесос наверх, я заметила, что дверь Моджо открыта. Странно. Может быть, Шон там порылся, пока Моджо не было дома? Я подошла закрыть дверь, заглянула и увидела, что комната девственно пуста. Ничего не осталось – ни драгоценного килима, ни сари, которыми Моджо занавешивал окна, ни шарфа, ни нитки бус, ни сломанной сережки. Комната выглядела раздетой. О Моджо напоминал только сильный запах «Пуазона» и следы пудры «Шанель». Моджо явно съехал. Причем капитально.

Я была в шоке. Как он мог уйти, ничего не сказав? Я поискала записку – ничего. Затем спустилась и влетела в гостиную, где Шон и Джейми играли в доктора.

– Шон, где Моджо? – крикнула я.

– А мне откуда знать?

Как-то он неуверенно огрызнулся. Неужели поссорился с Моджо и выжил его из дома? Шон повернул ко мне побелевшее лицо, и я снова различила эту его двуликость. И вздрогнула – словно кто-то прошелся по моей могиле. Сжав зубы, я глядела Шону в глаза, пока он не отвернулся.

– Ты сидел дома все выходные, а Моджо, когда мы уезжали, был здесь – где он?

– Что случилось? – перебила нас Джейми. – Что такое с Моджо?

– Его комната пуста. Похоже, он съехал. Спроси лучше нашего, блядь, сержанта Ярость[56], что случилось. Моджо бы не свалил, ничего не сказав, он бы так не смог.

Челюсть Шона гневно задрожала, и он перевел взгляд на телевизор, который только молча мигал:

– Не понимаю, какого хуя вы ко мне прикопались? Я не виноват, что этот блядский извращенец съебал. Свалил – и хуй с ним, вот что я, блядь, думаю.

Джейми вздрогнула:

– Шон! Не смей… Заткнись, Шон. Не смей так говорить о Моджо, он наш друг. Он бы так не уехал…

– Неужели? Хорош друг – съебывает без единого, блядь, слова, даже не заплатив задом, сука! – И он многозначительно посмотрел на меня. Я смерила его убийственным взглядом. Давай, уебок, продолжай.

Но вместо этого он потупил взгляд и заныл:

– Что вы ко мне пристали? Я не виноват – я ему никогда не нравился, я для него, наверное, слишком натуральный. Ну что я мог сделать? Я нормальный мужчина, я не могу измениться, простите. Послушай, дорогая, наверное, его… друг снял ему где-то крутую квартиру. Ведь там ему будет лучше, правда? Богатенькие всегда бросают нас, бедняков, в решающую минуту, а?

Богатенькие? Забавно. Удивительно – зачем он строит из себя бедняка, если работает представителем «Раптор Спортс» и пользуется служебным фургоном. Да и семья у него не нищая, это все знают. Зачем изображать из себя невесть что? Но он весь такой – зачем говорить правду, когда можно солгать? И он сам в свои сказки верил. По-моему, Шон просто не мог отличать правду от лжи. Не удивлюсь, если он сам поставил себе этот фингал – чтобы давить на жалость. Нет уж. Козел. И еще он явно на что-то злился – возможно, конечно, из-за драки, но, так или иначе, матерился он больше обычного. Как правило, Шон гордился своим «культурным» языком. Поэтому я при нем ругалась как сапожник. Мелкая пакость – зато как приятно!

В общем, Моджо уехал – невероятно, что вот так, молча. То есть он – как, впрочем, и я, – планировал уехать, но свалить без единого слова… это на него не похоже. И квартплата… он легко тратил деньги, он их презирал почти по-королевски. И никогда не подводил нас с оплатой, никогда. О, Моджо, где же ты?

Наверняка позвонит. Я пробовала звонить сама, но трубка молчала. Ничего, он еще появится. Может, отправился в круиз по греческим островам с Особенным или загорает в Акапулько – это же Моджо. Вот вернется и позвонит. И сомневаться нечего.

Но время шло. О Ночном Душегубе всплывало все больше и больше подробностей, а Моджо не появлялся. Тишина. Ладно, человек всегда загадка, в конце концов решила я. Даже соседка Рина про него спрашивала и я, почувствовав себя виноватой, призналась, что Моджо парень. Она была в восторге.

– О-о, я читала про трансвеститов в журнале. Понятно, почему она – ой, то есть он – такая красивая, как кинозвезда. Они за собой следят, они такие, знаешь – гламурные, в журнале писали, с картинками и все такое. – Она понизила голос, как всегда, когда волновалась, и сжала Шарлин так, что ребенок пискнул. – Пластическая хирургия, вот как: искусственные груди и так далее. Больше женщины, чем сами женщины, если ты меня понимаешь. Подумать только – соседи. И такая кра-са-ви-ца! Ой, а может, он вернется, как думаете?

Не знаю, сказала я, размышляя, какая же загадка эта Рина, с ее поразительной терпимостью к людям любой расы и пола и одержимостью блеском и магией жизни «знаменитостей». Я погладила Шарлин по пушистой заостренной головке и вздохнула. Хотя бы Рина не заражена вирусом Ночного Душегуба.

Ситуация в городе выходила из-под контроля. Газетчики подливали масла в огонь, и расизм, которого толком никогда не было в Брэдфорде, градус за градусом накалялся. Каждая хотя бы смутно «черная» этническая группа публиковала опровержения своей причастности одно за другим. К Рождеству обстановка накалилась, и у пьяных белых компаний, шляющихся ночами по городу в «модных» светлых рубашках и джинсах «Армани» появился повод выражать недовольство.