– Генерал убыл – да здравствует генерал.

– Ты думаешь, поменяет? – спросил Леонидовский.

– Можешь даже не сомневаться, – ответил Волков.

– Жаль, толковый мужик, – после короткой паузы констатировал Леонидовский.

– Очень плохо, что вашим ведомством управляет политик, а не профессионал.

– Толку с того, что в вашем одни профессионалы. Хуже, чем при коммунистах. При тех было только одно право – телефонное. А теперь и телефонное, и телеграфное, и компьютерное, и черт его знает какое. Ну а кумовское и сватовское право, так это святое. Генпрокуратура превратилась в закрытый политический клуб, куда вход разрешен только его членам. Поэтому еще неизвестно, что хуже, наш бардак или ваш порядок, – подытожил Волков.

– Ладно, Андрей, брек. Невзирая на межведомственные свары, нам, коренным и пристяжным меринам правопорядка, придется тянуть эту телегу. Так что давай, впрягайся. Вон эксперты уже шарят в мозгу. Идем, послушаем.

Олег Тягнизад, пожилой, опытный эксперт, имел одну ярко выраженную странность. После распада СССР он тоже распался, правда, на две составляющие. Одна – хороший эксперт, другая – ярый националист. Даже свое нижнее белье он украсил национальными вышивками. Ну а вышиванка под халатом – это как погоны на кителе, обязательный атрибут. Кроме того, во всех бедах, от плохого урожая до игры «Металлиста», он винил клятых москалей.

Волков и Леонидовский вплотную подошли к Тягнизаду и молча стали ждать результаты первичного осмотра.

– Ну что, Олег Иванович, снова рука Кремля?! – не выдержал Леонидовский.

– А что вы смеетесь, хлопцы? Все умерли почти одновременно и от одного и того же способа – расстрела. Это не разборка. Их просто казнили. Все убиты одной длинной очередью из автомата АКМ. Москальского гения смерти Калашникова, который жив и здоров до сих пор. И умрет он не от своего детища. А от передозировки пургена и касторового масла. В своей постели, окруженный многочисленной родней. Это я вам как эксперт официально заявляю.

– Уж не завидуешь ли ты старику Калашникову? – спросил Волков.

– Да было бы чему завидовать. Благодаря его изобретению народонаселение планеты уменьшается каждую минуту.

– А благодаря нашей качественной контрацепции искусственно увеличивается, – вмешалась в разговор младший судмедэксперт Скалкина Елена Сергеевна.

– Ты бы, Леночка, не курила на месте происшествия, – попросил Олег Иванович.

– Во-первых, не происшествия, а преступления, а во-вторых, я курю дорогие сигареты. Так что их трудно спутать с преступными.

– В-третьих, преступление – это классификация, а происшествие – это предположение. И пока суд не назвал это по-другому, я предлагаю называть это событие происшествием, – заявил Тягнизад.

– Леночкины сигареты называются «Собрание», у меня тоже есть предложение: наше торжественное собрание, посвященное началу трупного сезона, считать открытым. И на повестке дня пока два вопроса. Первый: кто эти бывшие люди, и второй: когда они стали бывшими? – уже без улыбки на лице произнес Леонидовский.

– Судя по рисункам на мускулистых телах, их пальчики являются украшением нашей картотеки.

– А смерть всех семерых, судя по некоторым признакам, наступила несколько часов назад!.. Точнее скажу после вскрытия, – пообещал Тягнизад.

Самая страшная тишина – это тишина в камере смертников. Она накрывает и укутывает приговоренного плотным саваном непроницаемого тревожного ожидания. Сон после приговора превращается в липкий и потный кошмар. Каждый шаг в коридоре гулко отдается в сердце, перемежаясь с его неровными ударами. Каждый посторонний звук возвращает к реальности, а это страшно. Приговоренный ждет две вещи – либо ответ на свои мольбы, либо спецэтап. Когда простого зека заказывают на этап, на выводку, на зону, на больничку и т. д., то ему дают время на сборы. А «вышаков» забирают всегда неожиданно и быстро. И даже не потому, что боятся побега. Куда ты убежишь с поста усиленного наблюдения?! А скорее всего, по двум причинам. Во-первых, для администрации СИЗО самое страшное – это если «вышак» совершит суицид. Наша гуманная пенитенциарная система не прощает, если приговоренный сам исполняет приговор. Нет. Жизнь твою должна отнять у тебя родина. Так, будто она тебе ее давала. А во-вторых, система этим этапом ломает последнюю волю приговоренного. Она всеми своими действиями говорит ему: «Смирись. Будь покорным…»

Происходит это всегда ночью и всегда одинаково. Двери камеры резко открываются, зека вытаскивают в коридор, быстро валят на пол, в рот вставляют резиновый кляп, надевают ручные и ножные наручники. После этого объявляют, что он поступает в распоряжение начспецконвоя, и, в отличие от обычного заклинания типа «Шаг влево, шаг вправо, прыжок на месте – попытка побега, конвой стреляет без предупреждения», «вышаку» говорят, что если он будет хорошо себя вести, то доедет до конечной точки без приключений. К высшей мере человека приговаривает областной суд. И от момента приговора до момента вечной истины может пройти год, а то и два, и три. Пока кассационные жалобы и просьбы о помиловании проходят бюрократические инстанции, приговоренный ждет и надеется. И черт с ним, если он и вправду отнял чью-то жизнь, «око за око, зуб за зуб». А если он не виновен?!

Бог! Только он один дает человеку жизнь, и только он один ее забирает. Государство может быть тюремщиком. Но быть палачом оно не может! «Тумановский, на выход. Без вещей», – подытожил эти невеселые мысли голос контролера, и кормушка закрылась.

Сегодняшняя «рыбалка» обещала быть интересной. Заядлый рыбак, Бишеков называл свою работу рыбалкой, а не охотой. Сегодня на удочку должен был клюнуть очень большой «карась». Мужик примерно его возраста, который, видно, уже давно вступил в неравный бой с зеленым удавом. Мужик очень понравился Василию. Чертами своего яркого характера. Самой основной чертой, естественно, была барсетка. Кроме того, огромная цепь, казалось, тянула своего хозяина к земле и заставляла сутулиться. Браслет на правой руке из того же металла, что и цепь на шее, подсказывал Василию, что он на верном пути и надо идти до конца. А когда в туалете ресторана «Бухара», где сегодня «рыбачил» Василий, он случайно увидел рыжий «ролекс» на левой руке своего пресноводного визави, то понимание того, что жизнь прошла не напрасно, уже не покидало его до самого конца «рыбалки».

Рассчитавшись с официантом, на бейджике которого он так и не смог прочитать загадочное восточное имя, Вася, выйдя из «Бухары», спрятался за павильоном и стал ждать «клева». На лавочке в парке, возле памятника легендарному революционеру Скрыпнику, бесстыже, забыв обо всем на свете, целовалась влюбленная парочка. «Как все-таки странно устроен мир, – подумал Вася. – Вот, к примеру, у этих все впереди, а у моего “карася” все уже сзади». И от сознания собственного величия, от мысли, что это он, Вася Бишеков, решает, кому жить, а кому нет, он начал медленно надуваться. Там, «за речкой», он много пострелял и порезал. Его личное кладбище еще на первом году службы перевалило за сотню духов и духовок. Но такого кайфа, как здесь, когда он убивал жирных коммерсов, там ему испытывать не доводилось.