– Не пуржи, Вова. Здесь никто никого не боится. И прожито немало, и отсижено достаточно. Нам сейчас не предъявы друг другу, а извилины рентгенить и наизнанку выворачивать. Раз текут мусорские и блатные крыши, значит, беспредел. А с беспределом все бороться должны. Беспредел хуже СПИДа. От него одно спасение – смерть.

– Я так, братва, кумекаю, – встрял в разговор молчавший до этого Амир. – Пусть каждая команда своих мусоров поднапряжет. По-любому какая-то информация есть. А раз уже беспредел в городе не нужен ни им, ни нам, а методы у них ограничены, то они с радостью поделятся с нами своей информацией.

– Амир прав, – подытожил Юра Крымский. – Давайте, братаны, не сопли из шнобелей добывать, а добазаримся так: сейчас пловом холодным уколемся да шашлычком остывшим догонимся, а потом веером по своим грядкам, землю рыть. И кто первый нароет, тот всем и маячит. Только по шуршам и кайбашам не тариться. Мобилизация всеобщая, дисциплина железная, как в кино про штрафбат. Бардак нас всех погубит, – закончил Крымский.

Жующая братва одобрительно закивала, так как все понимали, что война с беспределом предстоит серьезная. А на войне, кроме победителей, бывают еще убитые и раненые. Пленных в этой войне не берут…

Лера улыбалась так по-детски невинно и так по-ангельски целомудренно, что объяснить природу тяжелого и прерывистого дыхания Андрея не смог бы, наверное, и сам Андрей. Судя по всему, он только что успешно сдал нормативы на золотой значок ГТО. Поцеловав родинку на ее левой груди, Андрей процитировал:

– Знак ГТО на груди у нее, Больше не знают о ней ничего.

– Чьи это стихи? – закрыв от удовольствия глаза, спросила Лера.

– Это классические советские сонеты, – не моргнув глазом соврал Андрей.

– Странные сонеты. Если это Шекспир, то явно в переводе Маршака. А не Пастернака, – нырнув к Андрею под мышку, замурлыкала Лера.

– Ты не услышала ключевое слово «советские», – менторским тоном произнес мент.

– Послушай, Макаренко, я все услышала. Просто мне очень хорошо, Сухомлинский. И вообще, какое это счастье, Песталоцци, вот так просто лежать под мышкой у любимого учителя и нести несусветную чушь. Больше всего на свете я боюсь вранья и фальши. Как только я увижу или почувствую, что ты, обнимая меня, украдкой смотришь на циферблат, я навсегда уйду из твоей жизни, – прошептала Лера.

И еще до того, как горячий и соленый упрек выпал из дрожащих миндалин, обжигая дыбом стоящую шкуру Андрея, он уже был несчастным.

– Лера! Зачем ты так? Разве я давал повод?!

– Заткнись, опер! Я так боюсь тебя потерять, что мне страшно.

– А я так тебя люблю, что мне даже страшно об этом думать.

– Видишь, нам обоим страшно. А разве, когда любишь, нужно бояться? Это неправильно. Это несправедливо. Нужно жить и радоваться каждой совместно прожитой минуте! – всхлипывая, подытожила Лера.

Андрей сильнее прижался к самому желанному в мире телу и вдруг с радостным ужасом почувствовал, что снова готов выйти на дистанцию и подтвердить звание олимпийского чемпиона. Олимпиада была не против.

Тумановский приехал к дому Толмачевой точно в назначенное время. Нина Борисовна познакомила его с мужем, очень спокойным и симпатичным мужиком, который с первой минуты знакомства располагал собеседника к здоровой мужской дружбе.

Нина сказала мужу, что Тумановский будет помогать ей в ее новой работе. И поскольку ни институт, ни Академия наук не финансируют ее научную деятельность, то она решила утереть нос всем, кто не верит в нее как в ученого, результатами своих достижений.

Муж извинился и, сославшись на дела, оставил их одних.

– Значит, так, Игорь, дом у меня частный. Пристройка или гостевой дом вполне подойдет для нашей работы. Сюда, кроме меня, никто никогда не заходит. У тебя будет свой ключ. А сейчас поговорим о главном. Привлеченный тобой Вася нам очень нужен? Если да, то мы должны, как мне кажется, использовать его втемную.

– Расслабься, Нина. Твоя задача – изготовление. Моя – все остальное. Тебя в нашей организации, кроме меня, никто знать не будет. Статья наша хорошая только в части хранения. А вот в части сбыта она драконовская. Ноу-хау наше состоит в том, что все будут думать, что это наркотрафик в Россию, который транзитом идет через Украину. Все как с газотранспортной системой. Мы якобы транзитим нашей территорией порошок, а за это товаром берем оплату. Плюс несанкционированный отбор порошка. Короче говоря, все посвященные, а это в основном наркодилеры, будут думать именно так. Если государство может тырить газ, то почему его граждане не могут тырить транзитный порошок? Самое главное – чтобы никому в голову не пришло, что «порошок счастья» изготавливается здесь, – закончил Игорь.

– Ну что ж, меня это устраивает. Цену на первых порах сделаем минимальную. Вот сколько сейчас в городе, к примеру, стоит грамм кокаина?

– Сейчас, Нина, примерно двести долларов, – ответил Игорь.

– А грамм нашего «счастья» будет стоить… ну, скажем, двести гривен. Вот тебе, Игорь, первый килограмм. – Нина протянула ошарашенному Тумановскому плотно запаянный целлофановый пакет. Тяжесть пакета, приятно согревая, слегка даже обожгла руки Тумана. Будто знала конец…

Тюрьма ночью не спит. Все основное тюремное движение происходит, как правило, ночью. Днем шустрят опера и режимники, наращивая финансово-экономическую мощь собственных семей и попутно делая вид, что следят за соблюдением зеками режима содержания. А ночью из корпуса в корпус бегают «пассажиры» (контролеры, навьюченные ксивами и гревами). Ночью из одной камеры можно до утра заехать в другую, порешать вопросы, перетереть за жизнь, поболтать с подельниками о совместной позиции и так далее. Ночью, при хорошем ДПНСИ (дежурный помощник начальника следственного изолятора), при нормальном корпусном и сносном ответственном от руководства вполне можно жить.

Этой ночью у Тумана было два неотложных дела. Во-первых, к высшей мере приговорили одного коммерса с поселка Жуковского по имени Валентин. Его только сегодня после приговора водворили в камеру № 72. И он выл по-звериному, навевая жуть и тоску на остальных терпигорцев. А значит, его нужно было как-то успокоить, адаптировать, что ли. Хотя какие, к черту, адаптация и покой в камере смертников?!

А еще этапом на дурку в Днепр шел давний приятель Тумана – Вовочка Нойбрант. Он был сыном одного очень уважаемого в определенных кругах человека, который в условиях вечно-военного коммунизма смог сколотить сказочное состояние и ни дня при этом не просидеть в тюрьме. Вовочка был для Тумана с детства личностью легендарной. У него всегда были деньги! И получил он их не в наследство от отца, а заработал сам! Он был одним из первых организаторов и владельцев авторынка в городе. Но из-за переменчивой политической конъюнктуры на него было сфабриковано обвинение по не очень хорошей статье. И Вовочка попал в страшный криминальный беспредел и барахтался в этом дерьме как мог.