и отвели гостей в покои. По причине позднего времени все они сонно таращили глаза и двигались несколько замедленно, так что приходилось их подгонять.

Кое-как разложив вещи и умывшись с дороги, наши герои спустились в гостиную, чтобы выразить хозяйке свою благодарность. Она сидела за черным роялем, перебирая клавиши длинными проворными пальцами.

– Бетховен! – узнал Гоголь.

– Совершенно верно, – подтвердила Маргарита, не поворачивая головы. – Этот этюд на тему Пятой симфонии я сама сочинила. Ему понравилось.

– Как, вы были знакомы с Бетховеном?

Вместо того чтобы ответить, она повернулась к друзьям. Только теперь, когда ее лицо было открыто и хорошо освещено, они смогли по достоинству оценить его красоту. Эта женщина была само совершенство, хотя и излишне бледна. Ее брови, ее ресницы, ее рот – все было полно неописуемого очарования. Пожалуй, Гоголь ни у кого не видел такого гладкого лба, такой изящной обводки скул, такой безупречной шеи. Плечи и грудь Маргариты были оголены, но не приковывали к себе мужских взглядов надолго, потому что хотелось вновь и вновь смотреть на ее лицо, любоваться им, наслаждаться каждою чертою.

– Быть может, – мелодично заговорила она, – вы все-таки назовете мне истинную цель вашего приезда? Я буду рада помочь вам... – После многозначительной паузы она добавила: – И предостеречь.

– Госпожа Верховская!.. – начал было Багрицкий.

Она остановила его протестующим движением руки.

– Говорю же вам, я баронесса Маргарита фон Борх. Адам заполучил меня благодаря воле моего отца. Я пожертвовала собой, чтобы спасти свой род от разорения. Господин Верховский владеет мною лишь формально.

– Выходит, я ошибался, приняв вас за полячку, – пробормотал Багрицкий.

Она наморщила нос, ничего не сказав на это.

– Сударыня... – заговорил Гоголь. – Или я должен обращаться к вам как к баронессе?

– Можете называть меня Маргаритой, – просто ответила красавица. – Ведь мы станем друзьями, я надеюсь.

– Конечно! – вскричал Багрицкий. – И в знак дружбы я признаюсь вам, что это мы должны предостеречь вас, а не вы нас.

– Что такое? – спросила Маргарита с тревогой.

– Я не привык говорить плохо об отсутствующих, в противном случае назвал бы вашего супруга негодяем и преступником.

– О господи! – она схватилась за белую грудь. – Я с самого начала подозревала неладное, но преступник... Неужели это правда, господа?

– Адам Верховский обвиняется в махинациях с бумагами умерших и переписывании их на живых! – произнес Багрицкий обвинительным тоном.

– А также в использовании магии для воздействия на слабые умы и души, – добавил Гоголь.

– Выходит, я и сама могу оказаться его жертвой? – спросила Маргарита испуганно.

При белизне ее кожи казалось невероятным, чтобы она могла побледнеть еще сильнее, однако же именно это и произошло.

– Нет! – вскричал Багрицкий. – Пока мы рядом, вам ничто не угрожает, сударыня.

Она закусила губу, обдумывая что-то. Потом вскинула голову и, глядя на гостей увлажнившимися глазами, отрывисто произнесла:

– Идите спать, господа. Я должна побыть одна. Сказанное вами столь неожиданно...

Не в силах продолжать, она отвернула лицо, на котором сверкнула первая слеза, и махнула рукой:

– Уходите же, уходите!

Стараясь ступать на цыпочках, друзья избавили ее от своего присутствия.

Глава XVIII

Проснулись они на другой день уже довольно поздним утром. По какому-то недомыслию или, наоборот, по умыслу поместили их на ночлег в одну комнату с единственной кроватью, так что спать им пришлось под одним одеялом и на одной перине. Гоголь отклеился от жаркого тела поручика и встал. Серое небо висело за окном, как грязный занавес. Через двор брела простоволосая девка с ведрами на коромысле. Похоже, она таскала воду в баню, возле бревенчатой стены которой была сложена всевозможная хозяйственная утварь, а заодно и разный хлам, как водится на Руси.

Ничего польского или немецкого Гоголь за окном не заметил. Все выглядело как на любом помещичьем дворе: вездесущие куры, роющиеся в пыли, рассохшаяся колода возле конюшни, голый сад за дощатым забором, вдоль которого протянулись заросли сирени. Дворня лениво занималась своими обязанностями. Больше всего Гоголя удивило, что вдали десятка два мужиков маршируют по пригорку, подчиняясь неслышимым приказам того, кто исполнял обязанности командира. Ружья им заменяли палки, но действовали они довольно слаженно, что свидетельствовало о регулярности подобных упражнений. Гоголь разбудил товарища и позвал его посмотреть.

– Такое впечатление, что господин Верховский себе армию для обороны готовит, – рассудил Багрицкий, зевая во весь рот. – Только это ему не поможет. Он мой личный враг отныне. Такую женщину заставил плакать!

– Ты имеешь виды на его жену? – насторожился Гоголь.

– Она баронесса фон Борх, а не мадам Верховская, – отрезал Багрицкий. – Сама неоднократно указала на это.

– Мало тебе мадемуазель Милены было, Алексей!

– Ага, ты, кажется, ревнуешь, Николай! Напрасно. Впрочем, дело твое. Главное, чтобы ты не мешал мне. Я не вмешивался в твои отношения с Элеонорой, помнишь? Ожидаю от тебя такой же деликатности.

– Деликатность, гм, – буркнул Гоголь. – Даже странно слышать это слово применительно обстоятельствам.

Багрицкий стал перед ним, задрав подбородок.

– Знай же, мой друг, – пророкотал он, ударяя себя в выпяченную грудь, – что здесь бьется самое нежное и чувствительное сердце, какое только есть на свете. Женщины это понимают, поэтому не обходят меня своей лаской. Я не обидел ни одной из тех, кто доверился мне. И, смею заверить, никто из них не пожалел об этом, да!

Оставалось лишь развести руками, что Гоголь и сделал.

– Пойдем Верховского искать, – предложил он. – Может, приехал уже.

– Было бы хорошо, – сказал Багрицкий, выглядывая в окно. – Но это вряд ли.

– Почему ты так думаешь?

– Слуги ползают, как сонные мухи. Был бы хозяин дома, бегали бы вовсю.

– Слушай! – воскликнул Гоголь, схватив товарища за плечо. – Помнишь, Осип про снулых обмолвился? Теперь я понял! Он мертвые души имел в виду. Ну, воскрешенных этим Калиостро доморощенным...

– Эх, Николай, Николай, – сказал на это Багрицкий, улыбаясь. – Ну и фантазия у тебя! Ах, да, ты же у нас писатель, тебе сочинять сам бог велел. Ну а я, друг мой, человек прозаический. Крепостные ленивы всегда и везде – такими их Господь сотворил. Против этого есть только одно средство. Кнут.

– Тут я с тобой не согласен,