И давай про женский пол не будем. Небезопасная тема для бани, ха-ха!

– Мне показалось... Этого не может быть, но... Она. Это была она!..

– Что ты там бубнишь себе под нос? Ложись, тебе говорят.

Гоголь сел на облитые доски.

– Элеонора, – произнес он, тупо глядя перед собой. – Я ее видел. Только что.

– Где? – быстро спросил Багрицкий.

– В предбаннике. Она нашу одежду забрала, а сама в окно глядела.

Гоголь закашлялся. Жар лез в горло, пересушенный воздух не насыщал легкие кислородом. Вернувшийся Багрицкий сказал, что в окне никого нет.

– Тебе померещилось, Николай. Ложись. Эдак у нас весь пар насмарку пойдет.

Он опять вылил воду на каменку и взялся охаживать Гоголя веником: сперва еле-еле, скорее поглаживая, а потом всерьез – нахлестывая по спине, по ягодицам, по ногам и рукам.

– Перевернись на спину, – скомандовал он.

Гоголь подчинился и пролепетал:

– Она, Алексей. Элеонора. Я ясно видел.

– Ну да, конечно. С того света явилась, чтобы на тебя голого поглазеть.

– Стучит что-то. Слышишь?

– Это у тебя в висках стучит, – сказал Багрицкий. – Бывает с непривычки.

– Я слышу стук, – настаивал Гоголь. – Как молотком... Кто?.. Зачем?..

– Да ты еле языком ворочаешь. Что с тобой? Пьяный, что ли?

Багрицкий наклонился, чтобы посмотреть в полузакрытые глаза Гоголя. Баня была наполнена паром, так что силуэт поручика был темным и расплывчатым. Гоголь хотел попросить у него пить, но силуэт куда-то подевался. Только голос Багрицкого донесся до ушей, и был он глухим, далеким, как будто пропущенным сквозь вату.

– Ба! Да в печи синие огоньки. Ты угорел, братец.

Он зашлепал босыми ногами обратно, но не дошел, а свалился грузно и заворочался на полу, опрокидывая ковши и шайки.

«Тоже словил угару», – понял Гоголь.

Он сполз с лавки и попробовал встать, что у него не получилось. Баня была полна не пара, а дыма. Должно быть, труба забилась. Гоголь дополз до двери, чтобы впустить воздуху из предбанника. Но окно было закрыто снаружи досками. Кто-то заколотил его. Вот что за стук доносился отсюда.

Багрицкий, хватаясь за стену и притолоку, ввалился в предбанник, нечаянно, наступив при этом на Гоголя. Его шатало из стороны в сторону. Сильно ударившись о стену, он попытался открыть дверь. Безуспешно.

– Нас заперли! – просипел он.

– Я знаю, – пролепетал Гоголь.

Багрицкого стошнило. Не дожидаясь, покуда приступ рвоты пройдет, он вытащил из груды инструментов колун и обрушил на дверь. Она устояла. Это была прочная дверь, сделанная из толстых, плотно пригнанных досок. Но Багрицкого неудача не остановила. Он снова занес топор. Удары следовали друг за другом неравномерно. Иногда Багрицкий был вынужден переводить дух, иногда умудрялся рубануть сразу два раза подряд.

Доски трещали, выпирая наружу. В бреши сквозило, туда втягивало угарный дым. Багрицкий бросил колун, ударил плечом и вывалился вместе с последними досками. Дохнув свежего воздуха, он вернулся за Гоголем и вытащил его.

Вокруг было пусто. Никто не явился на шум. Как будто все знали, что происходит в бане, и теперь прятались, опасаясь последствий.

Багрицкий похлопал Гоголя по щекам. Тот открыл глаза и слабо спросил:

– Где я?

– На этом свете, на этом, не беспокойся. Мы живы, Николай. А вот обитателям дома сейчас не поздоровится. Я им покажу, как гостей травить!

– Не надо, Алексей...

– Надо, Николай. Мерзавцы всего мира считаются только с встречной силой и больше ни с чем. Я разворошу это осиное гнездо!

Подняв товарища на руки, Багрицкий понес его через двор к крыльцу. Гоголь просил предоставить ему идти самому, но сам все еще не вполне пришел в себя. Багрицкий посадил его на ступеньку, чтобы отворить дверь в дом. Какая-то сила заставила Гоголя обернуться.

Было уже почти совсем темно. Посреди двора стояла девка, носившая дрова в баню. Она была одета, как все дворовые девки, но лицом отличалась от них.

– Элеонора? – пробормотал Багрицкий.

Она звонко рассмеялась и убежала.

– Вот видишь! – сказал Гоголь, поднявшийся наконец на ноги. – Я же тебе говорил, а ты не верил.

– Я и сейчас не верю, – отрезал поручик. – При отравлении угарным газом, всегда видения бывают.

– Это была она, Алексей!

– Это была пейзанка, Николай. Смазливая, должен признать. И бесстыжая! – Багрицкий хрюкнул от негодования. – Видел, как она на меня смотрела? Кстати, об Элеоноре. Она была девушка скромная и воспитанная. А эта чертовка... Вот уж кого ничем не испугаешь.

Они проникли в дом. Никто не вышел им навстречу. Было темно и тихо. Отыскав подсвечник, они поднялись к себе и увидели свою одежду и обувь, сваленные в кучу возле прочих пожитков.

– Не пойму, – буркнул Багрицкий. – Зачем они наши вещи сюда принесли?

– Знали, что они нам больше не понадобятся, – прошептал Гоголь. – Мы уже умереть должны были. Нас бы голыми закопали, а вещи, скорее всего, сжечь собирались. Как будто мы никогда сюда не приезжали.

– Но мы приехали! – процедил Багрицкий. – И это им даром не сойдет.

Они принялись одеваться, не попадая в штанины и рукава. За окнами стояла ночь. Было тихо, как в склепе.

Глава XIX

Багрицкий с удовлетворением обнаружил, что оба его пистолета и сабля по-прежнему находятся среди вещей.

– Теперь пусть только сунутся, – сказал он.

Гоголь промолчал. Казалось, он к чему-то прислушивается. Багрицкий нахмурился:

– Ты что-то слышишь, Николай?

– В том-то и дело, что нет, – откликнулся Гоголь. – И это странно.

– Ночь, – сказал Багрицкий, пожимая плечами. – В доме никого. Вот и тишина стоит.

– А ты послушай.

Гоголь поднял указательный палец. Багрицкий склонил голову к плечу. Постояв так некоторое время, он поинтересовался:

– И что, по-твоему, я должен услышать?

– Обычно в домах тикают часы, – прошептал Гоголь. – Мыши скребутся в подполье. Сверчки трещат. А тут – ничего. Как в могиле.

Багрицкий вздрогнул и уронил пистолет.

– Черт бы тебя побрал, братец, вместе с твоими страхами, – выругался он, наклонившись. – Сам вечно трясешься как заяц и меня пытаешься запугать! Оставь это! Я человек, может быть, не очень образованный, но просвещенный.

– То-то и удивительно, – сказал Гоголь. – Ну-ка, ответь мне, мой друг, против кого сражается Братство? Разве не против темных