Потом нахмурился и спросил:

– А что за купца с собой привезли?

– Купец из Венеции, – пояснил Василий. – Едет в Москву предложить свои товары и договориться о выгодной торговле.

– Это – доброе дело, – согласился воевода. – Великий государь Иван Васильевич привечает заморских торговых людей. От торговли государство крепнет. А что еще за иноземцы с вами?

– Баварские дворяне Франц и Альберт хотят наняться на русскую службу. Взяты нами в плен на ливонской галере, но готовы служить великому государю верой и правдой.

– Верой они служить не могут, – поправил воевода. – Они немцы – не нашей веры. В наемники хотят, что ли? Это можно, и в солдатах иноземного строя нуждается великий государь Иван Васильевич.

Разговор явно подходил к концу. Василий со Степаном рассказали все, ответили на все вопросы князя и даже показали содержимое сундука. Лицо Ивана Хованского стало мягче, с него ушла тревога. Видно было, что воевода уже принял какое-то решение.

– Так что же, – спросил, наконец, Василий, – можно нам считаться вновь служилыми людьми московского войска? Мы верно служили, сражались за государя. И люди наши – верные, надежные.

– Корабль отличный, – вставил Степан с гордостью. – Мы назвали его «Святая Дева» в честь Пресвятой Богородицы – под ее небесным покровом пребывает русская земля. На этом корабле мы можем сражаться с врагом и принести много пользы царю Ивану.

Но князь Хованский уже все решил для себя. Последние вопросы он задавал уже так – без особого интереса. В главном решение было принято.

Воевода помолчал, постучал костяшками пальцев по столу. Потом вскинул взгляд выцветших глаз на поморского капитана и, сдерживая злость, медленно и раздельно ответил:

– Не тебе, холоп, чудь белоглазая, рассуждать о пользе великого государя! Кто тебе вообще разрешил называть себя капитаном?

Затем повернулся к Василию. Он смерил его взглядом и сказал безразличным тоном:

– Иди, Василий. Иди к своим людям. Сундук здесь останется, а ты иди. Я сейчас обо всем распоряжусь.

Все так же под охраной стрельцов они вернулись во двор. Василий был мрачен и подавлен. Хоть разговор с воеводой вроде бы закончился хорошо, настроение было испорчено. Что же касается Степана, то он с самого начала не слишком-то верил в хороший прием у воеводы…

– Садитесь, – приказал старший стрелец, указывая на землю. – Всем кучно сидеть, чтоб на виду были.

– Ну что? – спросил тихонько Лаврентий, когда Степан опустился рядом с ним на холодную землю. – Неласково принял нас воевода? Смотрю, и боярский сын с тобой обратно вернулся. Не признал его старый отцовский друг?

– Напрасно мы сюда так уж стремились, – ответил Степан. – Лучше было в море оставаться.

– Ну, мы с тобой не так уж и стремились, – заметил справедливости ради Лаврентий. – Мне других жалко. Василия в особенности – он так хотел послужить. Все надеялся повоевать за царя Ивана…

– Молчать! – закричал ближний стрелец, угрожающе тыча бердышом. – На своей тарабарщине не балакать! По-русски говорите, изменники!

Они замолчали, а вскоре из дома воеводы выскочил получивший ясные указания опричник. Уже по лицу его было понятно, что именно ему приказано сделать, оно светилось торжеством.

Приблизившись к группе сидящих на земле людей, он приказал встать венецианскому купцу и двум баварским дворянам.

– Тебя воевода велел звать в дом, – сказал он Марко Фоскарино. – Никакой опалы тебе чинить не велено. Забирай свои сундуки и следуй в дом князя, будешь его гостем. А вы, – он повернулся к Францу и Альберту, – идите к полковому командиру. Представьтесь и скажите, что князь велел вас на довольствие зачислить. А после в Москву вас пошлют – там формируются полки иноземного строя. Великий государь привечает добрых солдат!

Затем опричник отошел на пару шагов и громко сказал:

– Остальным встать! Преступникам и изменникам не будет пощады от государя! Ишь ты, обдурить нас хотели, ливонские засланцы! Вот уж будет вам теперь!

В мгновение ока окружавшие стрельцы бросились вязать пленникам руки за спину. Отошедшие в сторону Марко Фоскарино и двое баварских дворян ошеломленно глядели на то, как приведших их сюда людей, их недавних спутников и товарищей в мгновение ока превращают в арестованных преступников.

Руки вязали снятыми с себя кушаками – накрепко, выворачивая кисти. Затем повели под конвоем.

На Василия жалко было смотреть. Лицо боярского сына стало белым, как чистое полотно, а глаза метались из стороны в сторону. Лембит тоже казался потрясенным: он вообще не понимал, что происходит. Что же касается Степана с Лаврентием, то они были удивлены лишь наполовину. Степан и прежде не был уверен в том, что в русском военном лагере так уж обрадуются их появлению. Предвидел, что к побывавшим в плену отнесутся с подозрением: московские нравы он уже знал. Но ареста он, конечно же, не предвидел. В конце концов, они не сделали ничего, кроме хорошего. Отбили у врага корабль, привели его сюда и даже доставили сундук с громадными ценностями. Чего ж еще?

– Похоже, капитан Хаген сдержит свое слово, – проговорил сзади идущий Лаврентий. – Он ведь пообещал, что мы никогда не вернемся на родину. Когда нас казнят здесь, проклятие можно будет считать исполнившимся – на родину мы уже не вернемся.

Хорошо, что Василий не понял сказанного, – он и без того выглядел совершенно обезумевшим от отчаяния и ужаса. Зато понял Лембит, который резко обернулся к Лаврентию, и дрогнувшим голосом спросил:

– Казнят? А за что? У меня дома ждет семья, и это уже так близко… А с нами даже не поговорили…

Вели их недалеко: между крайней башней крепости и конюшней находилась глубокая яма, специально вырытая и укрепленная бревнами. Глубина в яме была в два человеческих роста, и если спрыгнуть в нее можно было самостоятельно, то выбраться наружу без веревки казалось невозможным.

Прыгая в яму, Лембит поскользнулся на мокрой земле и вывихнул ногу. Он сразу сел на дно и со стонами принялся ее массировать.

На дворе была уже поздняя осень, и на поверхности земли зябли руки и ноги, а в яме царил ледяной холод. Все четверо ощутили это, едва спрыгнули на земляной пол суровой крепостной тюрьмы. Сверху яму закрыли тяжелой деревянной решеткой – на всякий случай, если среди узников найдется прыгун или акробат, способный преодолеть такую высоту.

Яма оказалась хоть и не слишком тесная, но ходить по ней было невозможно. Пронизывающий холод сковывал все тело, изо рта шел пар.

– Что теперь будет? – посиневшими губами вдруг спросил Василий у Степана. – Что с нами сделают?

Ссориться в заключении, в общей беде не следует, нехорошо, но Степан не смог удержаться от сарказма.

– Что теперь будет? – язвительно переспросил он. – Это лучше у тебя спросить, боярский сын. Ты нас сюда привел. Ты говорил, что нас тут примут с распростертыми объятиями. «На службу к царю, воевать за царя Ивана»! – передразнил он. – Ну, и как тебе возвращение?