Во-вторых, она носила шляпы с вуалью – они придавали ей не изысканный «ренатолитвиновский» шарм, а карнавально-бордельный душок.

В-третьих, у нее была грудь… нет, не просто грудь, а ГРУДЬ, всегда полуоголенная, благосклонно выставленная напоказ – того и гляди выпрыгнет из тесноватого декольте.

В-четвертых, Анфиса была из тех, кто давным-давно сросся с некогда выбранной маской и теперь все делает напоказ. Как она заходила в помещение, как, поведя плечом, сбрасывала на руки подбежавшему гардеробщицу каракулевое болеро, как останавливалась и прищуренно разглядывала зал, выбирая столик (но в итоге всегда садилась за один и тот же, в самой середине, чтобы у всех на виду). Как закусывала нижнюю губу, в миллионный раз читая меню, как сухим щелчком загорелых пальцев подманивала белую от злости Василису, как нарочито низким голосом спрашивала, хороши ли сегодня улитки, и как удовлетворенно кивала, услышав, что именно сегодня улитки баснословно удались… И как она медленно ела, ни на кого не обращая внимания, но невидимым магнитом притягивая чужие взгляды к себе самой.

Несмотря на то что ее стандартный заказ – салат с улитками, свежий гранатовый сок и ванильный капучино – стоил ни много ни мало сто долларов и ровно столько же она оставляла на чай, персонал над ней посмеивался. Василиса, увидев ее в зале, кривилась:

– А, опять эта.

Однажды Настя не выдержала:

– Вась, а чем она так тебе не угодила? Ты с нее одной минимум двести долларов в неделю имеешь, за десять минут обслуживания.

– Ты что, не знаешь, кто это? – предвкушая сплетню, заблестела глазами Василиса.

Сплетничать Василиса любила, несмотря на то что львиная доля ее интеллектуальных усилий уходила на то, чтобы прослыть особой тонкой и высокодуховной.

– Нет… Она что, знаменитость?

– В некотором роде, – хмыкнула Вася. – Ну да, откуда тебе знать, ты же тут без году неделя. Это невеста Давида Даева.

– К… кого? – у Насти пол ушел из-под ног, закачался, как корабельная палуба в шторм.

А Васе хоть бы что – курит себе в форточку, стряхивая пепел щелчком пожелтевшего от никотина ногтя. Равнодушный профиль, пшеничная прядь буднично заправлена за ухо.

Настина реакция ее позабавила.

– Да не суетись ты так, – хмыкнула Василиса. – Или сама на До глаз положила? А что, он, говорят, неразборчивый.

Настя надеялась, что постороннему невозможно заметить ее полыхающих щек. Или что их свекольную яркость спишут на близость духовки, в которой томится-благоухает пузырчатый домашний хлеб.

– Но ей же… Не знаю, сколько ей лет, но она его намного старше, – выдавила она.

– Да пошутила я. Никакая она не невеста. Просто у них была связь, три года назад. Я тогда только сюда устроилась. Все, можно сказать, на моих глазах происходило… Так, ничего особенного. Он тогда совсем зеленый был, старшеклассник… А она… Ну что она, примерно такая же, как сейчас, только одевалась скромно. У нее свой бизнес, рекламное агентство. Сначала я думала, что она мальчонку содержит. Сама знаешь, таких парочек тут тоже полно. А когда узнала, кто он такой… Надо отдать ему должное, уже тогда он умел обращаться с этими дешевками.

– Почему… с дешевками? – спросила Настя.

– Ну а кому еще он может понравиться? – искренне удивилась Василиса. – Но ты подожди, сейчас начнется самое интересное! Они приходили сюда раз десять-двенадцать, не больше. Никого не стеснялись. Он под столом ее колени оглаживал. А она… Она с каждым разом выглядела все более нелепо.

– В смысле?

– Ну сначала она была вся такая из себя неприступная бизнес-леди, костюмы в полоску, очки, темно-шоколадная Birkin, закрытые туфли. Марлен Дитрих недоделанная. А потом… Начала юбки короткие носить, водолазки леопардовые. Однажды – нет, ты представить не можешь – явилась в шубке из перьев – такие стриптизерши носят. А До нравилось, сразу было видно. Он неравнодушен к вульгарному вкусу.

(Настя втянула голову в плечи.)

– А потом он ее бросил. Переключился на какую-то кикимору в стразах. Дочь банкира. Похожа на кобылу Пржевальского, а все туда же – ногти как у Фредди Крюгера, наращенные патлы до пят, загар темнее, чем у Донателлы Версаче. Казалось бы, Анфисе этой радоваться надо, что с малолеткой не получилось ничего. Ну что это были за отношения, курам на смех. А она спятила. Приходит сюда чуть ли не каждый день, уже три года. За это время от деловых костюмов не осталось и следа. Волосы в рыжий покрасила. То липосакцию бедер сделает, то пупок проколет. На возобновление отношений надеется. Тут над ней все угорают… А почему ты так этой Анфисой заинтересовалась?

Настя в срочном порядке перевела разговор на другую тему. Но отметила для себя: у него вульгарный вкус. Надо обзавестись хотя бы одной короткой юбкой и декольтированной майкой со стразами, чтобы к нему подобраться.

Хотя в последнее время она даже не была уверена в том, что ей действительно надо подбираться к Давиду Даеву. С одной стороны, обида вроде бы до сих пор была крепка, и сердце до сих пор замирало, когда Настя слышала его имя или видела в газете его фотографию. С другой – она не понимала, как можно ему отомстить и нужно ли вообще кому-то мстить, тем более кому-то, кто, возможно, ни имени твоего не помнит, ни лица.

Оглядываясь назад, она со стыдом понимала, что тем беззаботным летним вечером сама напросилась на такого рода обман. Слонялась по бульвару в вечернем платье, охотно познакомилась с первым встречным, села в машину, в которой находилось трое (включая водителя) взрослых мужчин. Отправилась домой неизвестно к кому, добровольно проглотила сомнительную таблетку. На что она рассчитывала – что ее уложат в гостевой комнате, а на следующее утро подадут кофе в постель и подарят цветы?

Постепенно Настя успокаивалась. Ей больше не снились кошмары, она больше не была маниакальным покупателем журналов «Hello» и «Ok» и спокойно проходила мимо клуба «La-La». С другой стороны, это спокойствие в некотором роде обесценивало все ее московское существование – она приехала, чтобы отомстить, с этой мыслью она карабкалась вверх, и теперь, когда желание мести выцвело, подобно старой газете, год провалявшейся на солнечном подоконнике, теперь спрашивается: а зачем ей продолжать сопротивляться, что-то кому-то доказывать? Возвращаться в Углич она, понятное дело, не желает. Она могла бы спокойно работать, расслабленно жить, не тратя каждую секунду существования на истерическое самосовершенствование.

Настя задавала себе эти вопросы, но в глубине души знала точно: она больше не сможет жить без этой гонки. Она привыкла жить на скорости, спать не больше шести часов в сутки, постоянно постигать, развиваться, меняться. И самое главное – в ней есть все данные для перемен. Настя гибкая, как ребенок, и новая информация липнет к ней, как ворсинки к черному пальто.

Жена Антона, Светлана, бравировала своей продвинутостью – любовниц супруга она обсуждала светским тоном, со спокойной полуулыбкой, которая совершенно не шла ее изможденному внутренними истериками лицу. Любую отвлеченную беседу она умудрялась постепенно свести к теме адюльтера. Все знали о Светином пунктике, кто-то тихо по этому поводу злорадствовал, кто-то, вздыхая, сочувствовал несчастной бабе. Сама она, наверное, ужаснулась бы, если бы поняла, какое на самом деле производит впечатление. Ей-то хотелось казаться ироничной, богемной, даже роковой.