Нас было не заткнуть. Джей-Эл протестовал, но мы победили его большинством голосов. В следующую пятницу мы полетели на Багамы… вдесятером.

Я никогда раньше не бывал на Багамах.

Когда мы прилетели, было солнечно и очень жарко. Багаж и оборудование застряли на таможне, так что мы двинули на пляж. Ромовый пунш и куриные наггетсы до заката, а потом казино — до рассвета. Как-то так и прошла первая неделя «записи» нашего нового альбома.

Мы арендовали студию на шесть недель, и платить приходилось независимо от того, пользуемся мы ей или нет. Наша первая сессия в студии — на девятый день — была больше похожа на вечеринку в клубе: Джефф диджеил, а мы обжимались с девчонками, ели и пили. Иногда я брал микрофон, но больше прикалывался, чем пытался сочинять новую музыку.

После той первой сессии Джей-Эл отвел нас с Джеффом в сторонку и предупредил, что у нас каждый день вылетает в трубу по 10 000 долларов, и если мы не начнем записываться, он прикроет лавочку. Мы оскорбились.

— Ты ничего не понимаешь в творчестве, — сказал я. — Атмосфера, люди — все это нужно нам для вдохновения.

— Точняк, Джей, — поддакнул Джефф. — Не перекрывай нам кислород.

— Дай нам заниматься нашим делом, а сам занимайся своим, — сказал я.

Джей-Эл очень медленно кивнул, как будто хотел сказать: ну ладно, я понял, что к чему.

Прошел месяц, наш «творческий процесс» сожрал пару сотен тысяч долларов, но мы так и не записали ни одной песни.

Я думаю, Джей-Эл был вправе сделать то, что сделал. Но тогда я был просто в шоке. Я бы с ним никогда так не поступил. Наверное, он почувствовал, что ситуация безнадежна, поэтому пошел на крайние меры.

Был вечер пятницы. В студию набилось человек двадцать: из Лос-Анджелеса нагрянула вся наша туса, чтобы помочь с «творческим процессом». Я выпил где-то пять бокалов ромового пунша и перешел с куриных наггетсов на вяленую курицу, черные бобы и рис. Наверное, было жарко, потому что я был без футболки.

Не важно, сколько тебе лет — от некоторых образов из детства по коже всегда бегут мурашки и желудок сжимается в комок. Я зажигал посреди студии Compass Point, когда дверь открылась. Вначале я увидел Джей-Эла, а потом…

Папуля.

Все замерли. Все, кто знал — поняли. Остальные почувствовали. Папуля спокойно окинул картину взглядом. Его старший сын — топлес. Комната — провоняла курицей и алкоголем. Телеса в купальниках — непотребно трясутся. Это мы так «работаем». Для папули это были Содом и Гоморра.

Он приказал:

— А ну-ка все свалили на хрен отсюда. Мне надо поговорить с Уиллом и Джеффом.

Мы приземлились в международном аэропорту Филадельфии в 2:38 ночи. Я проспал весь перелет. Не помню ни взлета, ни приземления. Почти уверен, что в медицине такое состояние называется «позорной комой». Джеймс «Джей-Эл» Ласситер наябедничал моему папе. Это было полное фиаско.

Зато через две недели наш третий альбом And in This Corner… был готов.

Папуля, который нагрянул в Compass Point как мрачный жнец, оценил наше поведение резко, но точно:

— Парни, вы просираете возможность, о которой большинство людей не может даже мечтать. Ваш проект финансирует крупная корпорация, а вы рассиживаете с девками в студии? Держите свои члены подальше от денег других людей. Можете заниматься какой угодно фигней, но только не на работе. Все хорошее когда-нибудь заканчивается.

И хотя багамская интервенция папули спасла нас от неизбежной катастрофы, наша лодка уже дала течь. Мы прожгли весь бюджет, поэтому быстренько сляпали вместе что смогли. У пластинки не было ни идеи, ни последовательности. Мы с Джеффом потеряли хватку.

Альбом был обречен с самого начала.

Все покатилось под откос.

And in This Corner… вышел в октябре 1989-го, прямо на Хэллоуин, и публика встретила его гробовой тишиной. В отчаянной попытке хоть как-то спасти эту скверную ситуацию, мы ринулись в турне. Мы выступали, продвигали и пытались сделать хоть что-то, чтобы вдохнуть в альбом немного жизни, но все было зря.

Зимой 1989 года начался полный и кромешный п***ц.

Все началось с Рэди-Рока. Он записал несколько песен, и ни одна из них не попала на альбом. Он был одним из лучших битбоксеров в истории, и на концертах ему доставались самые бурные овации. Но хип-хоп менялся — битбоксеры уходили на задний план. Он чувствовал, что его не уважают и не ценят.

В результате наши разногласия переросли в раскол, раскол — в прямой конфликт, и в итоге мы с Рэди оказались на грани гребаной войны.

Клейт теперь постоянно опаздывал: на самолеты, саундчеки, встречи. Он спал весь день, всю ночь был в поганом настроении. Во время турне наши перепалки стали чаще и жестче. Он считал, что они с Джеффом были гвоздями программы, а я примазался к ним.

— Только у нас с Джеффом есть талант, вы все просто упали нам на хвост, — орал Клейт во время одной из наших бесконечных стычек.

Ситуация достигла критической точки в Канзас-сити. Мы всегда представляли Рэди-Рока публике примерно в середине концерта. Он выходил на сцену, я отыгрывал с ним номер минут на пятнадцать, потом он уходил, и мы с Джеффом заканчивали шоу. Его появление было грандиозным. Начиналось с того, что я читал рэп, в конце куплета выкрикивал: «Рэди-Рок Си, а ну-ка помоги Джеффу!», и наигранно указывал на край сцены. Включался прожектор, и Клейт изображал звук вертолета, который вызывал у публики шок. Он особым образом складывал руки у микрофона, изменяя частоту, чтобы казалось, что вертолет летает туда-сюда.

Народ от такого тащился.

Но в тот вечер я звал, я показывал, прожектор летал, а Рэди-Рока все не было. Джефф играл и играл свой бит. Еще через четыре такта я повторил:

— Рэди-Рок Си! Помоги Джеффу!

Клейт не вышел.

Джефф без запинки включил следующий трек, и мы продолжили концерт как ни в чем не бывало.

Мне невыносимо больно писать эту главу, потому что у всех этих конфликтов и разногласий могло быть очень простое решение. Однако наша незрелость требовала, чтобы мы терпели мучительные последствия, усваивая основы человеческих взаимодействий. Теперь мне очевидно, как больно было Клейту превратиться из моего лучшего друга и правой руки в человека, которого все чаще исключали, отталкивали и просили выйти из кадра во время фотосъемок. Хуже того, мы даже ни разу не поговорили об этом.

К сожалению, мы были двумя молодыми баранами.

После концерта я гневно помчался за кулисы с криком:

— Где Клейт, мать его за ногу?

Я вломился в гримерку, и он тут как тут: сидит в моем кресле в темных очках, невозмутимо поедая чипсы.