Хворостинин почувствовал себя как дома в далеком детстве и, не стесняясь, съел два десятка оладий, макая их в сметану и запивая горячим травяным отваром. Про обязательство самому себе сегодня поститься он напрочь забыл.

Время за разговорами пролетело незаметно, колокол на башне известил, что уже полночь, и князь засобирался к себе в хоромы. Евфросиния обняла его за плечи на прощание и прижалась щекой к его щеке, Авдотья обняла князя за пояс и прижалась щекой к его животу, поскольку достать выше не могла.

Князь надел тулуп поверх своей рясы, опоясался, нацепил лежавшую все это время на скамье саблю, заснул за пояс подаренные царем пистолеты и пошел к двери.

– Что-то тревожно у меня на душе, Дмитрий Иванович, – сказала ему вслед его возлюбленная. – Может быть, у нас заночуешь, а то в городе лихие люди шалят?

– Уж если меня татары, немцы и поляки не одолели во время военных битв, то и лихие люди вреда не принесут, – отшутился Хворостинин и вышел.

С размягченным сердцем от проведенного в семейной теплоте вечера князь медленно шел по темной улице по направлению к своим палатам. Пройдя два десятка шагов, он увидел, что впереди, в узком проеме между домами, появилось три неясных силуэта. Вышла луна и в ее свете князь увидел, что это грозного вида мужики с сучковатыми дубинами в руках. Сзади послышался скрип снега под ногами. Хворостинин оглянулся и увидел еще двоих: пожилого мужика с топором и молодого парня со взведенным самострелом в руках наизготовку.

«Михаил Черный предупреждал, что изменники бояре могут подослать наемных убийц в отместку за то, что у них конфисковали вотчины, – вспомнилось воеводе. – Не послушался, не взял с собой охрану. Впрочем, куда бы я дел охрану? Посадил рядом с собой голубей кормить у Поляковых?»

Дальше все произошло практически автоматически. Хворостинин выхватил пистолеты, взвел курки и выпалил сначала из одного, потом из другого. Душегубов, которые стояли перед ним он застрелил, но, когда поворачивался назад и делал выстрел по хозяину самострела, тот успел выпустить из него стрелу.

Из-за того, что князь повернулся во время выстрела вполоборота, стрела попала ему не в сердце, а в левое плечо. Рука Дмитрия Ивановича дрогнула, и пуля, выпущенная из пистолета, пролетела мимо. Хворостинин выхватил из ножен саблю здоровой правой рукой и смело пошел на старого мужика с топором. Тот замахнулся своим грозным орудием и попытался нанести им удар сверху, но князь умело увернулся и проткнул нападавшего насквозь саблей. Старый мужик, уже падая на землю, крикнул молодому парню:

– Хлопок, беги, а то наместник тебя зарубит!

Превозмогая боль в левом плече, Хворостинин вытащил из тела разбойника саблю и пошел на молодого душегуба. Тот не стал испытывать свою судьбу, повернулся и прытко бросился бежать прочь. Самострел он не бросил, а захватил с собой.

Услышав несколько пистолетных выстрелов, Евфросиния выскочила на улицу и побежала к месту сражения. К счастью для нее, сражение уже закончилось и ей ничего не угрожало. Увидев, что ее возлюбленный ранен и истекает кровью, она повлекла его к себе в дом.

В доме целительница срезала кухонным ножом рукав окровавленного полушубка, разоблачила князя и уложила на стол.

Сняв с головы платок, ведунья намочила его отваром, который они только что пили, протерла рану и приступила к хирургической операции.

Прокаленным на огне лезвием ножа Евфросиния расширила рану на предплечье и извлекла из нее кованую железную стрелу с зазубренным наконечником. Потом прижгла рану раскаленным на огне лезвием и наложили на нее льняную повязку. Хворостинин выдержал все эти болезненные манипуляции, не издав ни единого звука.

Все время операции Авдотья стояла у стола, на который лежал воевода и помогала матери, чем могла: вытирала своим головным платком у раненого пот с лица, подносила горячую воду, убирала окровавленные тряпки. Когда же мать закончила операцию, она стала поить раненного отваром тысячелистника, приготовленного ею во время операции, для остановки кровотечения.

Девочка подносила чашку с горячим напиткам к губам князя и тихонько приговаривала:

– Пей, Дмитрий Иванович, пей. Это лечебная настойка. Мы с тетей вместе собирали тысячелистник прошлой осенью и сушили потом у печи. Вот, ты меня читать учил, а я тебя лечу, как меня мама научила.

По всему было видно, что дочь Евфросинии вырастет хорошей знахаркой.

Авдотья, между тем, продолжала нашептывать князю:

– А как все вышло? Вышло все как у наших почтовых голубей. Голубь папа улетел из дома, а на него напали лихие соколы и крыло ему повредили. Он спасся и домой вернулся, к своей голубке. А если бы у него голубки не было, то и вернуться ему было бы некуда, и заботится о нем было некому. Так бы и погиб сизый голубь, израненный хищными соколами во чистом поле.

«Будет Авдотья, пожалуй, не только знахаркой, но и ведуньей», – с улыбкой подумал про себя Хворостинин. Тут в помещение, где лежал раненный князь, вбежал стрелецкий десятник Юрий Нечаев. Будучи дежурным по городу, он услышал выстрелы и побежал на их звуки вместе со своими подчинёнными узнать, кто и почему стрелял.

Возле дома Поляковых стрелецкий наряд увидел гору трупов. Один из нападавших на князя оказался не убит, а только ранен. Он признался стрельцам, что их, промышлявших разбоем в округе разорившихся крестьян, нанял управляющий именья бояр Бороздны. Он специально для этого тайно приехал из Польши. Управляющий заплатил разбойникам за убийство наместника и подучил, где его можно подстеречь. Убежавшего стрелка из самопала звали Хлопок Косолап. Поймать его стрельцам не удалось.

Нечаев показал в знак правдивости своих слов отобранный у раненного мужика злотый: большую серебряную польскую монету на которой было вычеканено «ХХХ», что значило содержание в ней тридцати грошей.

– Бояре пытались продать меня за тридцать сребреников, – прокомментировал Хворостинин рассказ Нечаева. – Однако не удалось. Это тот случай, про который мне говорил Иван Васильевич. Пригодились-таки его пистолеты немецкие.

Про какой случай говорил наместник, присутствовавшие не очень поняли, а сам князь пояснить не смог – он настолько обессилил от потери крови, что лишился сознания.

Две недели Хворостинин отлеживался в доме у Поляковых после ранения. За ним попеременно ухаживали Евфросиния, Арина и Авдотья. Похоже, что их забота, а не прикладываемые мази и травяные настойки способствовали его быстрому выздоровлению.

За время своей болезни воевода научил женщин читать и писать.

Учились по подаренному Кононом «Хронографу». Раньше до этой книги у князя все не доходили руки, а тут он стал читать сам и учил читать по ней своих девочек.

В начале книге были размещены повести из жизни древних царств. Ученицы с упоением слушали повествования про висячие сады Семирамиды и снабжающие их водой хитрые устройства, про византийский дворец, все залы которого были расписаны золотом, а в одном из них, на потолке, был нарисован «лев, державший в зубах змею, с середины которой спускалось множество подсвечников, украшенных драгоценными камнями и жемчугом, и искусно сплетённых наподобие корзин».