— Идет, — ответил Дэн, и мы вышли из машины. Когда Майк уехал, я говорю:

— Не надо было тебе брать эти деньги.

— Знаешь, это все, что у нас сейчас осталось, — говорит он. Все остальное пропало — только теперь я это сообразил.

Мы поднялись в свою квартиру, и вот те на! — а Дженни там нет. И вещей ее тоже нет, она оставила только нам несколько чистых простынь и полотенец, тарелок и кастрюль. А в гостиной на столе лежала бумажка. Дэн первый ее обнаружил и прочел мне вслух. Письмо гласило:

«Дорогой Форрест!

Я больше не в состоянии это переносить. Я пыталась тебе объяснить, что я чувствую, только тебе было все равно. А то, что вы собираетесь сделать сегодня вечером, особенно отвратительно. Это просто нечестно, и я боюсь, что после этого я больше не смогу с тобой жить.

Возможно, это частично моя вина, просто настало время, когда мне захотелось оседлой жизни. Мне хочется обзавестись семьей, домом и ходить по воскресеньям в церковь. Форрест, мы знакомы с первого класса, то есть почти тридцать лет, и я видела, как ты вырос, стал красивым и сильным. И когда я поняла, что я в самом деле тебя люблю — когда ты приехал в Бостон — я решила, что я самая счастливая женщина в мире.

А потом ты стал слишком много курить травы, и ты заигрывал с этими девицами в Принстауне, но даже после этого я продолжала тебя любить и очень обрадовалась, когда ты приехал в Вашингтон, на ту демонстрацию.

Потом тебя запустили в ракете, и ты пропал на четыре года. Мне кажется, что за это время я переменилась — у меня уже не осталось никаких радужных надежд, и мне казалось, что я бы удовольствовалась самой простой жизнью. Где угодно. И вот настало время отправиться на поиски этой жизни.

Форрест, ты тоже изменился. Не думаю, что ты можешь тут что-то изменить, ведь ты всегда был «особенным», но только мы перестали быть близкими людьми.

Сейчас, когда я пишу это письмо, мне так горько, что я плачу. И все-таки мы должны расстаться. Пожалуйста, не пытайся меня искать. Желаю тебе счастья, дорогой мой — прощай.

С любовью — Дженни.»

Дэн передал письмо мне, но я выпустил его из рук, и оно упало на пол, а я так и стоял посреди комнаты, словно парализованный. Пожалуй, впервые в жизни я ощутил, каково это — чувствовать себя полным идиотом.

Да, вот теперь я превратился в жалкое ничтожество.

Мы переночевали с Дэном в квартире Дженни, а наутро запаковали наши манатки и вымелись оттуда — какой нам был смысл оставаться в Индианаполисе? Дэн подошел ко мне и сказал:

— Форрест, возьми, это твои деньги, — протягивает мне эти две тысячи долларов, которые Майк дал нам за драку с Профессором.

— Не хочу, — сказал я.

— Нет, лучше тебе их взять, — говорит Дэн, — потому что это все, что у нас осталось.

— Оставь себе, — говорю я.

— Ладно, возьми хоть половину, — говорит он. — Слушай, тебе ведь потребуются деньги для билетов и прочего? С этими деньгами ты можешь доехать, куда хочешь.

— А ты что, со мной не поедешь? — спрашиваю я.

— Боюсь, что нет, Форрест, — отвечает он. — Мне кажется, что я причинил тебе достаточно неприятностей. Прошлую ночь я не спал, и думал, как это получилось, что я убедил тебя поставить все наши деньги на выигрыш, и почему я не заставил тебя отказаться от матча, хотя я видел, что Дженни просто вне себя от ярости. А то, что ты проиграл Профессору, — так это не твоя вина. Ты сделал все, что мог. Во всем виноват я один. Просто я неудачник.

— Нет, ты ни в чем не виноват, — говорю я. — Если бы я так не напыжился из-за всей этой шумихи насчет Дурачка, не поверил всей этой ерунде, что они обо мне пели, я бы не попал в такую глупую ситуацию.

— Ладно, как бы там ни было, — сказал Дэн, — я все равно чувствую себя не в своей тарелке. Тебе нужно выбрать себе другого компаньона. Забудь меня, я самый обычный неудачник.

Мы еще долго так разговаривали, но я так и не смог его убедить, так что потом он забрал свои манатки, и я помог ему скатиться по лестнице на улицу, а его манатки лежали у него на коленях.

А я пошел на автовокзал и купил билет на автобус до Мобайла. Ехать нужно было два дня и две ночи, через Луизиану, Нэшвиль, Бирмингем, а потом уж начинается Мобайл. Автобус катился вперед, а я сидел и думал, какой же я круглый идиот.

Луизиану мы проехали ночью, а на другой день остановились в Нэшвилле, чтобы пересесть на другой автобус. Нужно было ждать три часа, так что я решил прогуляться по городу. Купил себе бутерброд, стакан холодного чая, и пошел себе по улице, куда глаза глядят. Вижу, отель, а на нем болтается большой лозунг: «Приветствуем участников Гроссмейстерского турнира по шахматам!»

Это меня несколько заинтересовало, так как я ведь всю дорогу в джунглях играл с Большим Сэмом в шахматы, И я решил зайти в отель. В большом зале люди играли в шахматы, а еще больше народу за ними смотрели, только перед входом было большое объявление с надписью — «Вход пять долларов». Но я решил денег не тратить, а просто смотрел за ними из-за двери какое-то время, а потом уселся в лобби.

Оказалось, что в кресле напротив сидит какой-то маленький старичок, весь сморщенный, какой-то надутый, весь в черном костюме и галстуке-бабочке. А на столике перед ним стоит шахматная доска с фигурами.

Я сидел и смотрел, а он время от времени двигал какой-нибудь фигурой, и тут меня озарило — да он же сам с собой играет! А так как мне еще целый час делать было нечего, то я его спрашиваю, не хочет ли он, чтобы кто-то с ним поиграл. Он как-то странно посмотрел на меня, а потом опустил глаза на доску и ничего мне не ответил.

Прошло полчаса, и этот старичок решил наконец поставить белого слона на седьмую линию, но не успел он отнять от него руку, как я говорю — «извините!»

Старичок так и подпрыгнул на месте, словно его укололи, и злобно смотрит на меня.

— Если вы сделаете этот ход, — говорю я, — то откроетесь и скоро потеряете коня, а потом ферзя, и окажетесь в полной заднице.

Он снова посмотрел на доску, так и не отрывая руки от фигуры, а потом отвел ее назад и говорит:

— Возможно, вы правы.

Ладно, снова он начинает изучать позицию, и как раз тогда, когда подошло время возвращаться на станцию, он мне говорит:

— Прошу прощения, но должен заметить, что ваше замечание было и в самом деле чрезвычайно остроумным.

Я кивнул, а он мне говорит:

— Похоже, вы неплохой игрок, так почему бы вам не закончить со мной эту партию? Садитесь играть за белых!

— Я не могу, — говорю я, потому что мне пора на автобус. Ну, он помахал мне приветственно рукой, и я отбыл на станцию.

Но к тому времени, как я до нее добрался, этот чертов автобус уже уехал! А следующий должен был быть только завтра. Ничего-то у меня не выходит! В общем, оказалось, что теперь мне нужно убить целый день, так что я решил вернуться в отель. А этот старичок по-прежнему играл сам с собой, и похоже, что он выигрывал. Я подошел к нему, и он махнул рукой — садись, мол. Позиция у меня оказалась хуже некуда — половины пешек нет, всего один слон и ферзя вот-вот съедят.