Как много вопросов, на которые никто никогда уже не ответит…

…Много школьных фотографий. Вот он, Глеб, серьезный, белоголовый, рядом Борис, смуглый, тощий, с каверзной физиономией, по пояс старшему брату. Студенческие – на картошке, в аудитории, команда КВН, девочка, которую они с Борисом никак не могли поделить и чуть не подрались, но потом Борис, который в известных вопросах был гораздо старше брата, сказал великодушно: «Бери, я себе другую найду!»

Отец в темном хирургическом халате и шапочке, вымытые руки с растопыренными пальцами в воздухе, как будто он сдается невидимому врагу, на фоне сияющего хрома и стекла операционной. Вокруг – выводок молоденьких смеющихся сестричек-практиканток.

Мама с сыновьями в Крыму – первый раз на море. Мама, в старомодном закрытом купальнике, стоит по колено в воде – так распорядился фотограф. С одной стороны от нее Глеб, большой уже, восьмиклассник, кажется. С другой – Борис, недовольный, кислый, щурится на солнце. Мамина рука лежит у него на плече – на всякий случай. Надпись наискосок в правом верхнем углу: «Евпатория».

За окном серело, когда Глеб наконец поднялся и отложил в сторону альбом. Прикосновение к истокам принесло облегчение. Вчерашние ночные события потеряли остроту. В глубине его сознания зрела мысль, что все это люди, любившие его – Леля, дед Сергей, родители и другие, которых он не знал, но которые были, теперь стоят рядом с ним, плечом к плечу, поддерживая и защищая.

Он вышел на веранду, сняв по дороге с вешалки старый кардиган овечьей шерсти, до сих пор пахнущий сеном и хлевом, связанный очередной женой Бориса, Мирославой – гуцулкой Мирославой, как он, Глеб, называл ее. Брошенный с барского плеча младшим братом старшему, когда тот, снова женившись и начиная новую жизнь, избавлялся от обломков старой. Практически вся одежда Глеба была такого же происхождения. Бедный сельский священник, лекарь душ и тел человеческих, которому ничего не нужно…

Он сидел на верхней ступеньке веранды, глубоко задумавшись. Седой, сутулый, в старом, домашней пряжи, жакете, пахнущем овцами. Сложив руки на коленях. Он был спокоен, и спокойствие его было спокойствием отчаяния. Спокойствием человека, для которого все кончилось. Все то, чем еще вчера была полна его жизнь, отодвинулось куда-то далеко и потихоньку таяло. Собаки сидели рядом. И были библейская простота и вечность в картине задумавшегося человека и его трех собак. Покой и безнадежность.

– Прощай, Оля! Прощай, прощай!

* * *

Утром около восьми он позвонил своему другу Паше, Павлу Денисовичу Заброде, директору эфиромасличного хозяйства, кандидату сельхоз– и экономических наук, умнице, предпринимателю, миллионеру и вообще прекрасному человеку. Пьянице, к сожалению. Попросил привезти пару каких-нибудь кустов, можно облепихи, если есть, конечно.

– Глебушка, ты? – обрадовался Павел. – Для тебя – есть! Об чем разговор! Буду в десять ноль-ноль. Готовь закуску!

Он появился в десять с минутами за рулем небольшого грузовичка, в кузове которого лежали темно-зеленые не то кусты, не то деревца. Глеб встречал его у калитки.

– Глеб Юрич, – закричал Павел, – ты чудом меня застал, я только вчера прилетел из Китая, привез саженцы промышленных сортов сирени, хочу попробовать у себя, а послезавтра лечу на международную ярмарку в Хельсинки!

Он выбрался из грузовичка, бросился к Глебу и обнял. Он был, как всегда, слегка пьян и бесконечно жизнерадостен.

– Шведы просят продать урожай мяты, еще на корню, я, конечно, продам, на ярмарке и поторгуемся. Очень удачно, люблю торговаться! А ты как? – Не дав Глебу ответить, он снова закричал: – Ты, старик, ни за что не догадаешься, что я тебе привез!

Глеб заглянул через борт грузовичка:

– Сирень?

– Сирень, да, и еще кое-что, старичок! Сюрприз! – Он откинул борт грузовичка, осторожно снял несколько кустов, укутанных в рогожу, разложил на земле. – Смотри!

Глеб увидел три куста сирени и необычное дерево с длинным тонким стволом и шарообразной кроной из больших темных листьев.

– Ну? – вопросил Павел.

Глеб пожал плечами:

– Не узнаю.

– И не узнаешь! – Павел хлопнул его по плечу. – Это пионовое дерево. Китайцы подарили, я как увидел, обалдел, стою, глаз отвести не могу, настоящий пион, громадные цветы, красные, но не куст, а целое дерево! Дерево, представляешь? Выше меня ростом и горит прямо! Ну, они и подарили десять саженцев. Я шесть уже высадил у себя, а четыре решил раздать нужным людям. А тут ты звонишь! Давай лопату, сейчас мы его определим.

Глебу стоило труда уговорить Павла доверить ему кусты сирени и пионовое дерево и усадить завтракать. Павел пил и ел, как всегда, много – и говорил, говорил, говорил. О планах расширения хозяйства, международных партнерах, продаже мяты, закупке у немцев расфасовочной линии, у китайцев – фарфоровых кувшинчиков для масел, а у болгар – лепестков розы и лаванды.

Через час он уехал, дав Глебу подробные инструкции, как нужно сажать сирень и пионовое дерево. И добавил, уже сидя за рулем, что пионовое дерево зацветет только через десять лет, а все это время будет привыкать к почве и климату.

– Но что такое десять лет? – спросил он философски, приподнимая бровь. – Пролетят – не заметишь!

* * *

…Борис добрался до дома Глеба около шести вечера. Оставил машину на улице у ворот и поспешил к дому. Собаки вяло поднялись навстречу. Цезарь вильнул хвостом и ткнулся ему в руку холодным носом. Дача казалась нежилой. Оранжевый закат отражался в открытом окне кухни. Окна комнаты были закрыты ставнями. Борису это не понравилось – похоже, брата не было дома. Уезжая, Борис не удосужился позвонить, и Глеб, видимо, ушел… куда? Он пошарил рукой над дверью, но ключа в обычном месте не оказалось.

– Ну-с, – обратился Борис к собакам, – и где же хозяева?

Цезарь заскулил в ответ, таксы, задрав узкие морды, молча смотрели на него выпуклыми, коричневыми, полными слез глазами.

– Черт, знал бы – не ехал! – недовольно бурчал Борис, стараясь унять растущее беспокойство. – Я тут с ума схожу, а он неизвестно где изволит быть… гулять отправился!

Он хмыкнул, подбадривая себя, но вышло неубедительно. Постояв минуту-другую в нерешительности, он спустился с веранды, обошел дом вокруг, затем снова вернулся на веранду. Подошел к двери, с силой налег плечом. Дверь распахнулась, и Борис влетел в теплое, пахнущее сухим деревом нутро дома.

– Глеб! – позвал он негромко.

Тишина в ответ. Тишина и полумрак, пронизанный золотыми нитками света, в которых плавала пыль.

– Глеб, черт бы тебя побрал! – заорал он, вбегая в душную и темную гостиную. – Сколько можно…

Он осекся, увидев брата. Глеб лежал на полу, разбросав в стороны руки и запрокинув голову. Глаза его были закрыты. Борис рванулся к брату, рухнул перед ним на колени, схватил за плечи и стал трясти…