В ту минуту, когда эта ужасная мысль поразилаАнну, она, пожалуй, готова была бежать от тетушки и отречься от ее навязанныхблагодеяний. Она охотно променяла бы участь матери наследника русского престолана участь самой обыкновенной графини Линар. Однако гувернантка мадам Адеркассумела разъяснить рыдающей воспитаннице ее долг перед богом, семьей игосударством. Долг этот состоял в том, чтобы следовать своему предназначению.

– Неужели я обречена быть несчастной на этомпоприще? – рыдала Анна, воздевая стиснутые руки, словно молила небеса очуде.

И чудо свершилось-таки.

– Ну-ну, моя девочка, – успокаивающепробормотала мадам Адеркас. – Это совсем необязательно. Можно управлять государством– и при этом быть счастливой в любви. Тем паче, если вы разбили сердцекакого-нибудь блестящего красавца... вроде графа Линара, например.

Анна недоверчиво обратила к ней заплаканныеглаза. Не может того быть. Гувернантка что-то путает. Это у Анны разбилосьсердце, а вовсе не у прекрасного графа. Или... или?!.

Мадам Адеркас многозначительно кивнула идостала из рукава записочку. Она благоухала, как все цветы в райском саду,вместе взятые, и была написана почерком столь же изысканным, как птичий след наснегу. Эту записочку вместе с изрядно тяжелым кошелем мадам Адеркас получила отсаксонского посланника. Кошель, разумеется, предназначался не Анне, а ей. Заустройство любовных дел Нарцисса и принцессы.

Деньги мадам Адеркас отрабатывала рьяно. Последовольно длительной переписки дошло дело до тайных свиданий. Посредничал, кромегувернантки, также и камер-юнкер императрицы Иван Брылкин, благосостояние коеготакже регулярно пополнялось саксонскими кошельками.

О нет, Морис не воспользовался своими навыкамивеликолепнейшего из всех любовников, как его называли иные дамы (в те годызвезда Казановы еще не взошла): был хоть и пылок, но сугубо романтичен. Аннасгорала от счастья на этом медленно тлеющем платоническом костре, смутно мечтаяо большем. Она все чаще находила своего прелестного кавалера чрезмернопочтительным и после свиданий мучилась такими снами, что приходилось ставитьсебя на колени в угол и молиться до рассвета.

Кто знает, может быть, Линару удалось быдобиться, чтобы невинная дева таки совратила б его, греховодника, однако, понесчастью, камер-юнкер Брылкин оказался неосторожен. Кто-то из друзейзавистливо спросил, как так вышло, что он махом расплатился со всеми долгами иновых не делает, хоть живет на широкую ногу. Дело происходило в кабаке. Брылкиноказался во хмелю несдержан на язык, и, пусть говорил больше обиняками, два-трииз них оказались весьма прозрачны. Поползли слухи, которые дошли до Бирона.

Он ринулся с докладом к любовнице.

Анна Иоанновна была на расправу коротка. Онане проводила никакого дознания. Она просто припомнила томный, отсутствующий видплемянницы, ее вечное таинственное шушуканье с гувернанткой, сопоставила это счастыми визитами саксонского посланника во дворец, а также с упорным нежеланиемАнны выбрать себе жениха, – и грянула гроза.

Однако гроза была тихая, приватная, можносказать, домашняя – дабы не нанести урона доброму имени Анны Леопольдовны.

Мадам Адеркас как иностранная подданная небыла ни бита, ни искалечена – ее просто выставили из России. Камер-юнкер Брылкинотправился в ссылку в Казань, благодаря бога за то, что сохранил ноздри, уши иязык (и за меньшие провинности, случалось, оные рвали либо урезали!), а такжесаксонские денежки, предусмотрительно припрятанные загодя. До дрезденскогодвора была доведена мысль о настоятельной необходимости срочно отозватьпосланника графа Линара.

И вот в один печальный-препечальный вечер,когда трое китайцев в своих юбках-шароварах и черных шапочках-домиках сшариками наверху представлялись императрице и делали прелестные комплиментыцаревне Елисавет, опухшие от слез глазки Анны в последний раз взглянули взатуманенные черные очи Мориса Линара.

Он тоже искренне страдал, но и сам затруднилсябы определить, от чего сильнее: от разлуки ли с русской принцессой – или отпровала своей дипломатической миссии.

А впрочем, одно было неотделимо от другого.

Однако Анна Иоанновна, которая все же былапрежде всего женщиной, а уж потом государыней, не могла так просто проститься сэтим исключительным красавцем, а потому сделала ему не только обычный подароккак отъезжающему из страны посланнику, но еще и сняла с пальца драгоценныйперстень.

Ночь близилась к исходу, и Никита АфанасьевичБекетов наконец упал на разостланный на полу плащ. На его кровати лежала одетаяв обычное мужское платье Афоня, а около кровати стоял небрежно уложенный сундукс ее вещами. Походный солдатский сундучок Бекетова находился тут же. Оба онибыли почти пусты – здесь лежали только те вещи, с которыми они приехали вСанкт-Петербург месяц назад. Все купленное и сшитое в столице было ими сбрезгливостью отброшено, как если бы это были некие одежды, в которых мортусыухаживают за чумными больными. Мортусы сжигают потом свои зараженные балахоны,так же и Бекетов с Афонею с радостью отдали сжечь свои наряды, лишь быочиститься от той гнусности, которой натерпелись нынче вечером на пресловутомприеме в честь помолвки, а главное, после оного приема, когда Гемборипатетически заявил, что помолвку можно считать расторгнутой.

Оказывается, императрица сообщила английскомупослу, что потребует его отзыва, если благодаря ему хоть раз еще услышит имяБекетова. И теперь Гембори вынужден от имени своего племянника вернуть Афонеслово, поскольку благосостояние семьи зависит от его, сэра Уильяма, карьеры,которой он не может пожертвовать. Да и племянник ни за что не примет от дядюшкитакой жертвы, учитывая, что и сам хотел сделать карьеру в России. Поэтомумистер Бекетов и мисс Сторман должны покинуть ту территорию, которая принадлежитВеликобритании в России, как можно раньше утром. Конечно, конечно, им будет данэкипаж, который довезет их до ямской станции... но на большее они не могутрассчитывать, сами должны понимать!

Бекетов понимал... Особенно хорошо он понимал,что он был круглым дураком. Все это время был круглым дураком! Гемборипреследовал свои цели и просто-напросто использовал и Бекетова, и Афоню. Длячего? Видно, было для чего...