Императрица снисходительно улыбнулась иодобрила приезд Линара. Кажется, это было последнее добро, которое она сделаладля племянницы, ибо, вскоре (17 октября 1740 года) умерев, назначила регентомне Анну, не ее мужа, а... своего бывшего любовника.

Таким образом, правителем России стал бывшийконюх, герцог курляндский Эрнст Бирон.

Россия ужаснулась... Еще больше ужаснулисьАнна Леопольдовна и ее супруг, которых Бирон, чуть что было не по нему, грозилвыслать в Германию, а наследником трона сделать принца Голштейн-Готторпского,внука Петра Великого, Петра-Ульриха. С тех пор Анна возненавидела кузена лютойненавистью и не называла его иначе как «чертушкой».

На ее счастье, регент так хорошо правил, чтовызвал всеобщую ненависть. Более или менее сносно относилась к нему толькоцаревна Елисавет, в которую Бирон был тайно влюблен, а потому старался не притеснятьэту никому не нужную красавицу. 8 ноября 1740 года, не «поцарствовав» имесяца, Бирон был арестован фельдмаршалом Минихом, которого поддерживаливоенные, и сослан в Пелым.

Анна Леопольдовна стала правительницей.

И теперь она могла делать все, чтозаблагорассудится, и со своей страной, и со своей жизнью!

Афоня открыла глаза – и решила, что видитновый сон, не столь страшный и отчаянный, от которого никак не моглапробудиться, заходилась в слезах и даже сквозь сон понимала, что плачет, –но тоже чрезвычайно жуткий! Увидела она любимого своего Никиту АфанасьевичаБекетова, который стоял рядом с каким-то невысоким и чрезвычайно ладнымчеловеком в черной одежде... Человек был светловолос, безбород, обладал точеныммиловидным лицом и был как две капли воды похож на ту самую польку, которуюАфоня не столь давно прятала в шкафу в фехтовальной комнате. Правда, тогда онабыла в женском платье, а сейчас в мужском, но Афоня вспомнила вчерашний скандал...конечно, мужское платье ей вполне пристало, ведь она и была мужчина! Нет, надотак сказать: он не был женщина... Звали ее не Лия де Бомон, а Шарль д’Эон. Илинадо сказать – звали его? Афоня призадумалась над грамматикой, однако сонпродолжался: Д’Эон распахнул дверь и чуть не сбил с ног притаившегося тамчеловека. Шевалье втолкнул его в комнату, а Бекетов приставил к горлунеизвестного шпагу и грозно прошипел:

– Только пикни – и отправишься к праотцам!

Афоня вскочила с постели и молча накинулась над’Эона. Вскочила ему на спину, как кошка, ухватилась за гриву белокурых волос.Почему-то она думала, что это окажется парик, и предвкушала удовольствие, какопозорит кавалера-мадемуазель: вдруг он прикрывает лысину?! – но подпальцами Афоня ощутила вполне живые, теплые локоны. Это были настоящие волосы!Обладатель их завизжал от боли, а незнакомец в ночном колпаке проговорил:

– Все правильно, девочка! Я и вправду нуждаюсьв защите! Эти двое против меня!

Афоня неловко спрыгнула со спины д’Эона,брезгливо отряхнула руки и, не глядя на него, словно его и на свете не было,уставилась на полного человека в колпаке. Лицо его, несколько расплывчатое,носило следы былой красоты, особенно хороши были черные глаза – моложе всегопрочего и в лице его, и в фигуре, и в голосе, и в повадках...

– Погодите, я вас знаю, – сказалаона. – Ваше имя Колумбус? Вы прибыли из Англии с каким-то поручением кпослу? Я видела вас вчера на приеме, слышала, как мистер Гембори говорил о васимператрице.

У Афони горло перехватило при воспоминании отом, что пришлось пережить вчера. Она умолкла, но тут заговорил нежданныйночной гость в колпаке:

– Да, меня зовут Колумбус, это правда. Ноприбыл я не из Англии, а из Швеции. Мое поручение касалось именно шведскихинтересов в России, в частности некоего письма... Однако я вынужден былостановиться у своего старинного приятеля Гембори, потому что в шведскомпосольстве карантин, весь корпус тяжело болен, туда завезли холеру, императрицараспорядилась установить охрану, чтобы зараза не пошла дальше. Никого невпускают и не выпускают. Мне не хотелось угодить в западню, поэтому я попросилприюта у Гембори, а поручение мое пока осталось невыполненным.

– В самом деле, – кивнул д’Эон. –Про карантин у шведов я слышал. Но бог с ними. Послушайте, Колумбус, мы нетронем вас, если вы будете молчать о том, что видели меня здесь. У насприватное дело, которое касается только нас двоих. Не сомневаюсь, что вамзнакомо такое словечко – дуэль?

– Ого! – залихватски усмехнулся Колумбус.

– Так вот, у нас была назначена дуэль.Поскольку мы оба должны нынче утром покинуть Санкт-Петербург, времени у насосталась самая малость. И вы не должны нам помешать.

– В самом деле, – поддакнулБекетов, – Афоня, ты его постережешь, пока я не вернусь.

– Или пока не вернусь я, – с тонкойулыбкой добавил д’Эон.

– Пока один из нас не вернется и не сообщиттебе об исходе нашего поединка, – сердито сказал Бекетов.

– Да я раньше убью себя, чем эту дуэльдопущу! – вскрикнула Афоня со слезами в голосе.

– Господа, господа, – суетливо заговорилКолумбус. – Успокойтесь. У меня есть отличное средство вас примирить, всеваши распри прекратить, вернуть сердечное расположение ее величества кшевалье...

Бекетов издал тихое рычание.

– Мне не нужно сердечное расположение императрицыко мне, – довольно невежливо буркнул д’Эон. – Мне нужно ее сердечноерасположение к Франции.

Бекетов прикусил губу. Лицо его выражалоострую зависть.

– Не тревожьтесь, – приветливо сказалКолумбус. – В моих силах восстановить расположение к вам императрицы.Вообще это гораздо проще, чем вам кажется. Например, чтобы очиститься отнелепых подозрений в содомии, вам, господин Бекетов, нужно как можно скорейжениться.

– На ком еще? – тупо спросил Бекетов.

Афоня взглянула на него так, что поленница дроввоспламенилась бы, а этот бесчувственный человек стоял как ни в чем не бывало.

– Хорошая мысль, – протянул д’Эон. –А на ком жениться – да вот хоть на этой красавице, тем паче что она спит ивидит как можно скорей оказаться в ваших объятиях. И сделать это нужносверхсрочно, господин Колумбус совершенно прав.

– Но тогда императрица будет потеряна для меняокончательно, – простонал Бекетов, а Афоня громко, отчаянно всхлипнула.

Да он окончательно разума лишился от этойсвоей старухи! Пусть она императрица, пусть красавица, но все же – старуха!