– Да ладно выёживаться, – сказал НикитаАфанасьевич, причем это слово он произнес по-русски, не сомневаясь, что д’Эон итак поймет. А впрочем, ему были плевать, поймет тот или нет. – Уничтожил яего, смотрите-ка! Я ведь заодно и себя уничтожил, и племянницу мою. И неизвиняет меня, что сделал я это по глупости – по глупости, неразумию идоверчивости... Да ладно, что я перед вами распинаюсь? Начнем, пожалуй. Гдебудем драться, здесь? Какое оружие вы выбираете?

– Да сами решайте, мне все равно, – пожалплечами д’Эон. – Я вас вызвал, за вами право выбора. Но лучше перейдем вглубину сада. Я не хочу быть схваченным в доме как ночной убийца.

– А кого вы убили?

– Вас убью.

– Ах да, – кивнул Бекетов, на миг испытавискусительную слабость: вот хорошо, кабы француз и впрямь его убил бы, не о чембыло бы страдать, не о ком заботиться... Нет, Афоню покинуть нельзя, невозможно,подло! – Вы правы, я тоже не хочу потом думать, как избавиться от вашеготрупа, как из дому вынести ваше мертвое тело, когда я вас убью.

Д’Эон сардонически хихикнул и снова пошел былок окну, но хлопнул себя по лбу:

– Пистолеты не годятся из соображений все тойже тайны. Выстрел перебудит половину города, не только всех в посольстве.Придется взять шпаги. Где ваша?

Бекетов показал, потом взглянул на шпагуфранцуза:

– Ого... моя чуть не на пол-аршина длиннее.

– Пардон? – изумился д’Эон.

– На десяток дюймов, – поправилсяБекетов. – Нужно вам другую найти, с этой вязальной иглой я мериться нестану. Вот что, здесь есть фехтовальная зала, пойдемте туда, там полно самогохорошего оружия.

Он двинулся было к двери, но д’Эон повернул кокну:

– А если кто-то из слуг нас увидит вкоридорах? Нет, я лучше через галерею туда доберусь.

– Слушайте-ка, – озадаченно сказалБекетов, – а ведь вы, сдается мне, уже были в этом доме! И про Гарольда сБрекфестом знаете, и про фехтовальную залу...

Мгновение француз смотрел на него испытующе,потом улыбнулся:

– Не стану морочить вам голову отговорками. Яздесь уже и в самом деле был. Понимал, что Гембори непременно попытаетсясорвать мою миссию, надеялся хоть что-то выведать, разведать... Однако имелглупость быть замеченным этим голым догом... бррр! – и его хозяином,который тоже – бррр! И спасся в фехтовальной зале, в шкафу, куда меняспрятала... вот эта милая девушка.

Он кивнул в сторону большой кровати, накоторой лежала Афоня.

– Афоня? – изумленно переспросилБекетов. – Вы с ней знакомы?!

– Ну, это было очень короткоезнакомство, – пожал плечами д’Эон. – Бедная девушка по преимуществуплакала.

– Почему? – насторожился Бекетов. –А, понимаю... Брак с Гарольдом был ей отвратителен. Одно в этой истории хорошо,что от такой напасти она избавлена.

– Жаль, что она из-за этой истории практическилишится возможности исполнения своего самого заветного желания, – сискренней печалью вздохнул д’Эон.

– Это почему? – озадачился Бекетов.

Д’Эон шумно вздохнул и аж глаза закатил:

– О mon Dieu, да потому, что я вас убью.

И злорадно усмехнулся, увидев, как покраснелБекетов.

– Глупости вы говорите, и она глупостиговорит... нашли тоже заветное желание... – пробурчал он сердито.

– Ага, – поднял брови д’Эон. –Значит, вы только с этим не согласны? А с тем, что я вас убью, уже примирились?

Бекетов вздохнул:

– Может быть, так даже лучше будет. Я сначаладумал, что должен о ней заботиться – теперь, когда родителей не спасти. Я у нееодна защита осталась. А мозгами пораскинул – какая я ей защита?! Наоборот, отменя одни напасти. Если я погибну, императрица ее простит. Афоня унаследуетБекетовку, все мое состояние. Глядишь, еще и счастье найдет... Ладно, лезьте нагалерею да идите в фехтовальный зал, а я через две секунды туда явлюсь.

Однако д’Эон не двинулся с места.

– Не нравятся мне такие разговоры, –пробормотал он. – Не нравится мне, когда меня выставляют дураком, вдобавокдураком жестокосердным. Я еще вчера подумал мельком: что-то здесь не то и нетак, во всей этой истории. А сейчас почти уверился. А ну-ка, расскажите мне, счего вообще все это началось, как ваше знакомство с Гембори завязалось?

– Не скажу я вам ни слова! – зло ответилБекетов. – Не нужна мне ваша жалость! Мне одно нужно – ваш клинок в моемсердце!

– Я, сударь, дуэлянт, бретер, но неубийца, – окрысился д’Эон. – Поэтому палача в другом месте поищите.Или вы сейчас же откроете мне всю подоплеку происшедшего, или...

Он замер, приложив палец к губам. В эту самуюминуту и Бекетов сделал такой же жест, потому что им обоим враз послышалосьлегкое шевеление за дверью.

– Продолжайте, – одними губами шепнулд’Эон, помахав ладонью у рта, – продолжайте говорить!

Бекетов кивнул – понял, мол! – изапальчиво произнес:

– Да не стану я перед вами исповедоваться, выне священник, а я не грешник!

Звук его голоса заглушил и без того почтибеззвучные шаги д’Эона, направлявшегося к двери. Он положил пальцы на ручку,бесшумно повернул ее, резко распахнул дверь – и очутился лицом к лицу с высокимдородным мужчиной в ночном халате и колпаке, со свечой в руке. Тот отпрянулбыло, но д’Эон оказался проворней – схватил мужчину за грудки и втащил вкомнату, а тут уже Бекетов не подкачал – приставил к горлу незваного гостяострие своей длиннющей шпаги и прошипел с самыми лютыми интонациями:

– Только пикни – и отправишься к праотцам!

Итак, граф Линар уехал...

Теперь Анне было просто некуда деться:приходилось-таки выбирать между Петром Бироном или Антоном-УльрихомБрауншвейгским. Петра она ненавидела потому, что ненавидела его отца, которыйуправлял императрицей так, будто та была хорошо объезженной лошадью (к слову,Эрнст Бирон начинал конюхом, в конюшне же приключались его первые свидания сгерцогиней курляндской, будущей императрицей всероссийской). Юный принцАнтон-Ульрих казался сущей рохлей. Однако делать было нечего. Выбирать, строгоговоря, приходилось не между двумя молодыми людьми, а между жизнью на воле илизаточением в монастыре.