что в Советском Союзе действовала цензура. Известно, что поэтам и писателям в Стране Советов жилось крайне непросто. Но у меня всегда на переднем плане стояла огромная фигура Булгакова, заслоняя остальных. А ведь он был не единственным писателем, пострадавшим за свои взгляды. Есть еще множество непростых судеб и сильных людей, которые вписаны в историю между строк.

Вот, например. В 1918—1919 годах он служил редактором фронтовой газеты и начальником бюро пропаганды в Белой армии Колчака. После установления советской власти устроился на работу журналистом и учителем в Сибири. Затем, во время НЭПа, служил в структурах Госбанка и планово-экономических учреждениях Узбекской ССР. Никогда не бросал свое занятие любительскими театральными постановками, пьесы для которых писал. В 1928 году переехал в Москву и стал писать историческую беллетристику. Бывший начальник бюро пропаганды белогвардейцев, Василий Григорьевич Ян, внес огромный вклад в литературу и даже получил Сталинскую премию за свои труды.

Сколько удивительных историй, судеб, точек зрения! Конечно, «Война и Мир» читается трудно. Да и сам Лев Николаевич позже писал в дневниках, что не согласен с идеями изложенными в этой книге. И тем интереснее читать ее, если знаешь про судьбу самого Льва Николаевича, весьма увлекательную и полную приключений. Про его мирские конфликты с властью, религией и семьей, про его метания в поисках истины и стремление к свету. В этом ключе «Война и Мир» раскрывается с новых ракурсов и становится еще занятнее.

Или Герберт Уэллс, уже основательно подзабытый. Ведь он посещал Советскую Россию в 20-е годы XX века и даже встречался с Лениным. Есть целая книга, запрещенная в Советском Союзе, под названием «Россия во мгле». Книга, которую написал Уэллс. А Дину Риду в революционной России понравилось очень. И он написал любопытную книгу о большевистской революции – «10 дней, которые потрясли мир». Правда, почти сразу после этого Дин Рид умер от чахотки, увы.

А Гроссман? Многие знают про знаменитый звонок Сталина Булгакову. Однако в этой истории накал был не хуже. Вот, что писал правительству Хрущева участник Сталинградской битвы, чья книга «Жизнь и Судьба» чудом осталась цела и впервые издавалась в Швейцарии, уже после смерти автора: «Я прошу Вас вернуть свободу моей книге. Я прошу, чтобы о моей рукописи говорили и спорили со мной редакторы, а не сотрудники Комитета Государственной Безопасности.… Нет правды, нет смысла в нынешнем положении, в моей физической свободе, когда книга, которой я отдал свою жизнь, находится в тюрьме. Ведь я ее написал, ведь я не отрекался и не отрекаюсь от нее и по-прежнему считаю, что написал правду. Что писал ее любя и жалея людей, веря в людей. Я прошу свободы моей книге».

Не вернули. Булгаков не увидел при жизни публикации «Мастера и Маргариты», а Гроссман не увидел при жизни публикации книги «Жизнь и Судьба». Вот эта история: рукопись, над которой писатель работал с 1950 года, была отдана для публикации в редакцию журнала «Знамя». В феврале 1961 года при обыске КГБ в доме у Гроссмана были конфискованы копии рукописи и черновики. Также была изъята и копия романа находившаяся для перепечатки в редакции журнала «Новый Мир». Главный редактор журнала «Знамя» В. М. Кожевников сам отдал свой экземпляр в КГБ.

Единственная уцелевшая копия была сохранена другом Гроссмана, поэтом С. И. Липкиным. В середине 1970-х, уже после смерти писателя, с помощью А. Д. Сахарова и В. Н. Войновича, эта копия была вывезена на Запад. Роман «Жизнь и Судьба» был опубликован в Швейцарии в 1980-м году. С микрофильма его расшифровали профессоры-эмигранты Ефим Эткинд из Парижа и Шимон Маркиш из Женевы. Последний способствовал изданию книги в Лозанне. В СССР роман вышел лишь в 1988 году, во время перестройки. Да и то подвергнутый цензуре.

Таких историй десятки и сотни. Даже без учета таких ярых прозападников, как Бродский, Солженицын, Набоков или Пастернак – это спорные авторы, чью точку зрения разделяют не все и нобелевские премии в данном случае работают как клеймо изменников Родины. Но даже их запрещать не было нужно. «Запретный плод сладок», – как писал Горький в статье про разрешение «Бесов» Достоевского в 1935 году, – «Поэтому не нужно запрещать. Наоборот – нужно показывать и рассказывать про таких авторов и их произведения. Здесь каждому есть на что посмотреть и чему поучиться».

Остается только удивляться и продолжать открывать для себя новые имена и новые истории. Далеко не все из тех, кто попал в запретные списки, были прозападниками. Кто-то просто писал правду, кто-то был в оппозиции к власти, а кто-то попал под горячую руку. Как сказал однажды Оскар Уайльд: «Я слышал столько клеветы в ваш адрес, что у меня нет сомнений – вы прекрасный человек!».

Это поистине мир полный открытий. Про многих писателей не рассказывают в школе, их не найти на полках книжных магазинов. Это не попса, не нобелевские лауреаты и не иконы, отобранные комитетом по культуре. Тем драгоценнее все то, чему они могут научить своей жизнью и своими трудами. Но главный урок, который можно извлечь уже сейчас – быть писателем это труд, подвиг, мытарство и, с большой долей вероятности, это путь в безвестность и борьба с ветряными мельницами. Конечно, если мы говорим именно о писательстве с большой буквы П.

Можно ли представить книгу, которую запретил Ватикан? А такие есть. Или книгу, за которую мусульмане приговаривают автора к смерти и назначают награду в несколько миллионов долларов за его голову? И такие есть. Книги, за которые сажают в тюрьмы, расстреливают, выгоняют из стран, отправляют в ссылку. Книги, от которых неудобно и неуютно.

Булгаков, Достоевский, Лермонтов, Грибоедов, Пушкин, Толстой, Пастернак, Ремарк, Оруэлл, Фицджеральд и множество других писателей, уходящих вереницей за горизонт событий. Не попсовых, имевших свою точку зрения и не боящихся произнести ее вслух. Еще один уровень литературы. Не условной или назначенной классики. Не жвачки, а настоящих книг, которые кому-то всегда хочется сжечь. Но эти книги не горят, как и положено рукописям. И я рад, что попал в это зазеркалье, оказавшись в котором однажды уже не ищешь выхода.

***

Пятница, 02 апреля 2016

За полковника никто не напишет

Я хотел бы утопнуть в роскошестве, поплевывая в потолок и собирая раз в месяц плату с квартирантов. Завести счет в швейцарском банке, выгодно продать свое произведение и уехать в Ниццу. На худой конец в Карловы Вары. Не тянуть всю семью в одно лицо и выдохнуть, наконец. Чтобы наступила весна. Чтобы было средство от