Трель звонка пугает меня так же, как и в первый раз, и река детей врывается обратно в школу. Пытаюсь спрятать бедные мои ноги, но бесполезно: у учеников школы Св. Свитуна избирательное зрение, они видят друг друга, но не меня. Как будто я невидимка.

Бросаю еще один взгляд на часы. И какого черта я позволила этой Дженни Нэйсмит забрать фотографии? Надо было пойти с ней.

Подбираю сумку и бреду по коридорам, украшенным детскими рисунками. Почему-то в основном здесь птички и зверушки. Вспоминается запись в дневнике Джеральдин. Что-то насчет дней, проведенных в восхищении картинками, которые на самом деле стоит разорвать на куски. Как она могла так говорить о рисунках собственной дочери? Я храню каждое творение Зои и Джейка. Зои, организованная и с живым воображением, предпочитает в искусстве реализм, но даже Джейковы цветные кляксы, на мой взгляд, не менее чудесны, чем шедевры обладателей премии Тернера.

По мере продвижения в глубь здания я окончательно теряюсь. Сколько же детям приходится потратить времени, чтобы запомнить дорогу? Наконец оказываюсь в большом зале с белым деревянным полом и с деревянной шведской стенкой, полностью занимающей одну из стен. Голубые маты уложены чуть неровными рядами, как камни через ручей. Спортзал. А еще это тупик. Поворачиваюсь, намереваясь вернуться туда, откуда пришла, и сталкиваюсь с молодой женщиной в красных спортивных шортах, белых чешках и черном лайкровом спортивном жилете.

– Простите, – нервно бормочет она, накручивая забранные в хвост волосы на палец. У нее широкий плоский лоб, из-за которого она кажется суровой, но в целом лицо симпатичное. Дыхание пахнет мятой. Глянув на меня, она отступает на шаг.

Нет сил повторять представление, так что я просто говорю:

– Я ищу Дженни Нэйсмит.

Пауза.

– Вы заглядывали к ней в кабинет?

– Я не знаю, где он. Она сказала, что сходит к директору, миссис Фитцджеральд. Примерно десять минут назад. У нее две мои фотографии, мне нужно их забрать.

– Фотографии? Вы родственница…

– Бретериков? Нет. Я знаю, мы очень похожи. Это просто совпадение.

– Вы, конечно, знаете, что… случилось. Вы журналистка? Или из полиции? – Она говорит тихо, но настойчиво.

– Ничего подобного, – качаю головой я.

– Ох… – На лице разочарование.

– А вы? Если не возражаете…

– Шайан Томс. Помощник учителя. Вы сказали – фотографии? Люси и ее мамы?

– Нет. Другие женщина и девочка. Не знаю, кто они. На девочке униформа вашей школы, но Дженни Нэйсмит сказала, что она точно здесь не училась.

– Дженни вам ничего не скажет. Она, наверное, подумала, что вы очередной журналист. Их тут полно было – ну, сами представляете. Хотели поговорить о Люси и ее семье.

– И с вами?

– Нет.

– А что бы вы им сказали? – Я задерживаю дыхание.

– Единственное, что имеет значение! – Ее голос дрожит от едва сдерживаемого гнева. – Джеральдин не убивала Люси! Она никогда бы такого не сделала! Нам всем, конечно, ужасно жаль, и на репутацию школы это повлияло не лучшим образом, но почему никто не расскажет правды? Господи, что я творю?

Она, похоже, искренне удивлена тем, что плачет, сползая на пол, – перед женщиной, которую видит впервые.

Мы с Шайан сидим на пыльных голубых матах в спортзале.

– Встречаются иногда дети – мечта учителя, – рассказывает она. – Люси была из таких. Всегда прилежная, что бы ни делала, всегда готова помочь, всегда организовывала других детей, она была у них за старшую. Так смешно – шесть лет всего, а ведет себя на сорок шесть. Мы иногда шутили, что она станет премьер-министром. После смерти Люси мы устроили специальное собрание в ее честь. Все плакали. Одноклассники Люси читали стихи и рассказы про нее. Это было ужасно. В смысле… не то чтобы я не хочу помнить Люси, но словно нам разрешено только славить ее, рассказывать, как мы ее любили и все такое. Имя Джеральдин не упоминалось. Никто ни слова не сказал о том, что произошло.

Вытащив из кармана жилета платок, Шайан вытирает глаза.

– Судя по тому, что у нас тут говорят, Люси умерла… будто от болезни какой. Это меня так бесит. Учителя стараются быть тактичными, но понятно же, они верят во все, что сообщают в новостях. Они будто забыли, что знали Джеральдин много лет. У них своих мозгов, что ли, нет?

– У некоторых нет, – замечаю я. – Почему… почему вы так уверены, что Джеральдин не убивала Люси? Вы ее хорошо знали?

– Да. Я участвую в собраниях родительского комитета. Джеральдин вступила в него, когда Люси пошла в детский сад при школе четыре года назад. После собраний мы обычно заходили выпить по стаканчику, иногда обедали вместе. Да, я хорошо знала ее. Она была чудесным человеком! – Шайан снова промокает слезы. – Вот почему я так разнюнилась. Мне нельзя говорить, что мне жаль Джеральдин, – они решат, что я предаю память Люси. Простите… Зачем я все это вам рассказываю? Я вас даже не знаю. Вы так на нее похожи…

– Может, вам стоит поговорить с полицией? Если у вас твердое убеждение.

Шайан презрительно хмыкает.

– По-моему, они меня вообще не заметили. Я ведь всего лишь помощник учителя. Они беседовали со Сью Флауэрс и Мэгги Гоу, учительницами Люси. Плевать, что я тоже бываю в классе пять раз в неделю по утрам. Я работаю с детьми не меньше остальных. Даже больше.

– Вы помощник учителя в классе Люси?

Она кивает.

– Да и что бы я им сказала? Они бы просто не поняли. Они-то не видели, как светилась Джеральдин, когда Люси была рядом. А я видела. Есть такие родители… – Она умолкает.

– Что? Продолжайте.

– Обычно это матери, что оставляют детей на продленку. Они ждут у ворот в полшестого – стоят, болтают, а когда мы отпускаем детей, то на лицах появляется такая гримаса, буквально на секунду, как будто они готовятся к… бегу с препятствиями. Не поймите меня неправильно, они рады видеть детей, но при этом в ужасе от того, что им предстоит.

Я энергично киваю. Очень знакомо.

– А дети, конечно, обижаются. Они не хотят видеть мам усталыми, а только бодрыми и энергичными. А Джеральдин всегда такой и была. Она прямо рвалась к дочери, она словно подзаряжалась от Люси. И всегда приезжала раньше других, обычно в двадцать минут четвертого она уже ходила кругами под дверью класса. Заглядывала в окно, махала и подмигивала – ну прямо влюбленный подросток. Мы волновались, что же с ней будет, когда Люси придется покинуть дом. Она бы, наверное, этого не пережила.

– Вы можете рассказать все это полиции, – снова предлагаю я. – С чего вы взяли, что они вас не послушают? Вы вроде знаете, о чем говорите.

Шайан пожимает плечами:

– У них, вероятно, есть причины думать так, как они думают. Вряд ли я изменю их мнение. – Она смотрит на часы. – Мне пора идти.