Пение Мыши было трудно для слуха, но самоотдача и накал недоступных человеческому пониманию чувств, с которыми исполнялась партия, захватывали всерьёз. После пения Мышь почти всегда отказывалась от протянутого Пашкой лакомства. У неё был плохой аппетит и, по-видимому, слабый нюх. Терпеливо выслушав многоголосое одобрение людей, она убредала к себе. Если же задние лапы слишком заплетались, Пашка относил её в загончик на руках.

Как позже признался Асе Курт, лично его во всём этом больше всего расстраивало то, что Мышу было невозможно отблагодарить – ни накормить от души, ни даже погладить. Она шарахалась от протянутых рук, доверяя только хозяину. Невысказанная признательность оставалась в душе и тяготила.

О чём пела Мышь? Похоже, даже великий собаковед Паша Трифонов не мог с уверенностью сказать, что выражала её песня. Одиночество? Бесприютность и страх собачьей жизни? Или это был неосознанный плач по утраченной стремительности и силе? «А может, просто Мышь думает, что она так нам служит? Вот и поёт для нас!» – предполагала Наташка.

Так или иначе – Мышь пела, и ей внимали безо всякого смеха, порой и с замиранием сердца.

Когда Мышь исполнила первую руладу, Ася, впервые оказавшаяся на подобном концерте, в изумлении посмотрела на Курта – не сон ли?

«Да! – ответил он взглядом. – У нас так!» И, тихонько выбравшись, принёс с улицы забытый фонограф.

В разгар колыбельной неслышно, словно дверь и половая доска были из воздуха, вошёл Саня и с видом сконфуженным и вдохновенным, как театрал, пробирающийся к своему месту, когда действо уже началось, присел на край лавочки возле Аси. Она сразу обхватила брата за локоть и вздохнула.

– Ну что ты творишь! Почему телефон не берёшь? – горячо зашептал он. – Лёшка психует! В студии тебя нет. Звонит Соньке, звонит мне!

– Я специально его дома забыла. В другой раз будет знать, как решать за меня! – шепнула Ася.

Переговоры брата и сестры сбили творческую атмосферу. Мышь оборвала серенаду и настороженно тявкнула.

– Мыша, давай пока перерыв, – решил Пашка и, погладив махонькую костистую голову певицы, сунул ей лакомство, которое та приняла без охоты и сразу выронила.

За минуту опоздавшему была изложена суть проблемы, а заодно предъявлен мерзкий листок. Саня глянул и, скомкав, сунул в карман. Затем упёрся в парту локтем и крепко потёр лоб, стараясь добиться прояснения мысли.

– Ты только не сердись, ты разумно послушай меня, Паш! – заговорил он. – Нельзя больше ждать. Пора отсюда перебираться. Пристроить ты их не пристроишь, это ясно. Надо искать передержку, и хорошо бы, чтобы не по одной собаке, а компанией. Эх, можно бы ко мне, если б не Маруся… – с горечью качнул он головой. – В общем, давайте, ребята, ищем всем миром что-нибудь подходящее и решаем этот вопрос!

Пашка встал, бережно поднял Мышь на руки и, толкнув ногой дверь, вышел в сумерки леса.

– Паш! Да всё я понимаю! – вылетев следом, крикнул Саня. – Ну что ты ей-богу! – И, догнав, придержал за локоть. – Погоди бежать! Вот смотри: когда люди не хотят решаться… Не хотят, допустим, решаться на какую-то тяжёлую, но жизненно необходимую операцию, я, по-твоему, должен сказать им: «Ладно, сидите»? Паша! Я с кем вообще разговариваю!

Пашка дёрнул локтем и, не оглядываясь, направился к загончику.

Саня отстал, постоял ещё немного во дворе и вернулся в шахматный павильон. Наташка, ждавшая на крыльце, сочувственно посторонилась, давая ему войти. Она хотела было побежать за Пашкой, но своим немудрёным практическим умом поняла, что Татьяна и Саня правы. Пусть подумает Пашка. Тоже нашёлся – идеалист!

Остались вчетвером, с луной за хлипкими стёклами.

Ася вскользь поглядывала на брата, на его совсем молодое лицо – словно бы тридцать семь лет отлились не в полагающемся огрубении черт, а лишь в наплыве большой усталости.

– Александр Сергеич! Да вы не расстраивайтесь! Чего вам сделать, чаю или кофе? – спросила Наташка.

Саня неопределённо мотнул головой. Он переживал, что не смог убедить Пашку в необходимости переселения, и продолжал мысленно подбирать доводы. Это было трудно, потому что он и сам полагал: по справедливости собакам надо остаться здесь.

– Ну, чаю тогда? – сказала Наташка.

– Чаю? – очнулся он. – Нет, Наташ, не буду, мне уже бежать. Я подумаю, как нам лучше… Может быть, завтра… Думать, думать надо душой! Как-то чтобы озарило! – И, услышав шаги, обернулся на дверь.

Пашка, отправив Мышь в загончик, вернулся.

– Так! Стоп! Паш, где твоя математика?

Пашка шлёпнул перед ним на парту тетрадь.

– Я решил, конечно. Но только потому, что в школе не был, – проворчал он. – Три часа убил.

Саня зажмурился, поморгал, настраивая зрение на путаный Пашкин почерк, и выборочно проглядел задачки. Листнул – все ли номера?

– Всё понятно было? С ответами сверил? Пишу на завтра!

Ну вот и всё. Три неотложных вопроса – где Ася, в порядке ли Курт и как поживает Пашкина математика – были разрешены в едином месте и времени, к тому же по дороге домой. Повезло!

Уже уходя, он тихо спросил у Курта:

– Женя, ты как?

Тот кивнул: терпимо.

– Ну, молодец, молодец. Всё хорошо. – И, кратко сжав его плечо, махнул остальным: – Всё! Побежал!

Ася пошла проводить его до тропинки.

– Ну а как быть? – сказал он сестре. – Полынья Серой Шейки у него тут! Да и не только у него. У всех людей на земле не жизнь, а полынья! Я вот понимаю нутром – так нельзя, надо это менять… – Он задумался было, но тут же очнулся. – И Лёшке, Лёшке сейчас же позвони! Слышишь! – крикнул уже на бегу, проваливаясь в орешниковую бездну.

* * *

Ася поёжилась, словно с уходом брата осталась без обогрева. И правда, до дрожи зябко и темно было на улице. В этой пробирающей до костей темноте шахматный павильон цвёл одинокой лампочкой. Наташка побежала мыть чашки. Прислонившись к стене дома, Курт что-то поправлял внутри фонографа. Ящик висел у него на шее, как старомодный лоток с папиросами.

– Ася, ты на трамвай? – заметив её взгляд, спросил он. – Мне сегодня тоже в ту сторону. Пошли?

Ася слегка пожала плечами, не соглашаясь на провожатого, но и не возражая.

– У меня есть запись твоих шагов! Хочешь послушать? – сказал Курт, когда они вошли в орешник.

– Шагов? – не поняла Ася.

– Ты когда идёшь, у тебя особое такое «туше» – как будто на цыпочках, я это сразу заметил! – объяснил Курт. – Я думаю, по шагам можно узнать характер, – прибавил он и, остановившись, выбрал на дисплее диктофона дорожку. Сперва шёл едва различимый шелест – звуковая пыль, а затем раздался внушительный хруст.

– Это что, я? – испугалась Ася.

– Это Пашка тебя попросил корм к загончику оттащить. Бумажные пакеты! Слышишь, бьют по ногам!