– Не надо было там шнырять, – сказала мама, нахмурившись. – К тому же можно было просто спросить меня об этих бумагах.

Мама была права. Можно было спросить и нужно было спросить ее о бумагах. Но эти видения, это любопытство все прокляли, заставили Натали громоздить одну ложь на другую. Это началось с уклонения от вопросов месье Ганьона с того самого судьбоносного дня с Одетт. Скрывать от мамы и скрывать еще больше от Агнес. Даже в ссоре с Симоной, которая знала почти все, ей пришлось удержаться и не рассказать ничего об угрозе Темного художника. И не было ли то, что она выбросила сосуд с кровью, также ложью, даже если только по отношению к себе самой?

– Мне жаль. – Натали поймала мамин взгляд и села за стол. – Так… что насчет бумаг тети Бриджит?

Мама слегка обернулась через плечо, будто смотрела в прошлое.

– Большую часть того, что она написала, было не разобрать. Папа настоял на том, чтобы все равно сохранить записи, и принес их домой. На следующий день они пропали.

Что-то в маминой речи: ритм, глухой тон, горечь проглоченной боли – подсказали Натали, что она коснулась неприятного воспоминания.

– Пропали?

– Он сказал, что сжег их.

Она прикусила губу изнутри.

– Я об этом даже не думала.

– Почему ты вообще думала о них? – Мама скрестила руки. – Все эти годы ты просто принимала как есть и тетю Бриджит, и место, где она живет. А теперь задаешь все эти вопросы.

– У меня есть еще один, – сказала Натали, стараясь, чтобы голос не дрожал: – Учитывая то, что я прочитала.

Она перевернула газетный листок и указала на статью об Энаре:

– Это.

Мамино лицо окаменело.

– Что такое?

– Думаю, тетя Бриджит была одной из его пациенток. – Наконец те слова, которые за ночь чуть не прожгли дыру в ее языке, вышли наружу. – Я права? Ей делали такое переливание крови? Поэтому она оказалась в психиатрической лечебнице?

Мама не отрывала глаз от газеты. Она медленно подняла голову, сцепила руки с непослушными пальцами и откинулась на спинку стула.

– Нет.

Натали уставилась на нее.

– Я тебе не верю.

– Мы не будем об этом говорить.

– Нет, будем! – Натали скрестила руки. – Почему это нет?

Мама сжала руки крепче, большие пальцы впились в кожу.

– Откуда это взялось? Этот допрос? Это поведение? Я не позволю тебе так со мной разговаривать. Я твоя мать, а не Симона.

Сердце кольнуло. Мама не знала о ее ссоре с Симоной, что было еще хуже.

– Значит, это мне полагается быть у Св. Матурина.

Мама всплеснула руками.

– Вот так странный вывод. О чем ты говоришь?

– «Озарение». Тетя Бриджит писала это слово в своих бумагах. И оно здесь, в статье, слова о «приходящем озарении» – Натали побарабанила пальцем по газете. – Тетушка заявляет, что у нее было озарение, что ей являлись в видениях будущие преступления, которые она пыталась предотвратить. Затем, полагаю, она сошла с ума в какой-то момент, как люди, о которых написано в статье. Я неправа?

Одним стремительным движением мама отодвинула стул и встала. Она зашла за стул и крепко схватилась за спинку, будто ей нужна была поддержка. Она посмотрела на свои шрамы и выдохнула.

– Нет, ты права. Все, что ты сказала, – так и было.

– Так? – Натали спросила голосом, где изумление смешалось с горечью.

– И что теперь? – спросила мама тихим, ровным голосом, который показался Натали пугающим. – Тебе известна правда, и ты знаешь о позоре нашей семьи. Твоя тетя сошла с ума, потому что пыталась получить магические способности. Все считают ее глупой из-за того, что она участвовала в этих экспериментах. Чего тебе еще? Это все.

– Как насчет…

Мама затрясла головой и закрыла глаза. Она помедлила, прежде чем снова их открыла.

– Я сказала: это все. Можешь расследовать сколько угодно, спрашивать что хочешь – я не буду отвечать.

– Почему? Разве рассказать правду – значит опозорить семью?

– Да как ты смеешь?! – сказала мама с болью и негодованием на лице. – Это мне решать, а не тебе. Тебе шестнадцать. Что ты знаешь о правде?

– По сей день почти ничего и не знала, – ответила Натали, уперев руки в боки.

– Хватит. Я не буду это больше обсуждать.

Последнее предложение бросило в огонь все, что Натали хотела узнать, должна была узнать. «Я тоже пациентка доктора Энара? Случалось ли со мной что-то в детстве, чего я не помню?»

Это могло вспомниться в ходе гипноза, если бы она ему поддалась. Не так ли?

«У меня тоже видения, мама. Как у тети Бриджит».

Теперь ей придется ждать лучшей возможности, когда она снова сможет заговорить с мамой. Ей необходимо было верить, что они смогут поговорить, что она сможет ей все рассказать когда-нибудь.

Мама пошла в свою спальню, откуда через несколько секунд вышла с сумкой для покупок.

Затем она закрыла дверь в спальню на замок.

Сердце Натали охватила печаль: мама не запирала дверь столько лет.

Молчание легло между ними, как пропасть, в которой было больше вопросов, чем ответов, и которую ни одна из них не хотела пересекать. Мама вздохнула с досадой и усталостью, а потом объявила, что уходит по делам. Натали попросила ее отправить письмо Агнес. Мамин взгляд надолго задержался на конверте, и Натали подумала, что она, наверное, думает: что же Натали там написала, какие семейные секреты разболтала?

Когда мама ушла, Натали выглянула из окна. Она видела, как мама прошла по улице и исчезла из виду. Стэнли ткнулся носом в ее голень и стал виться у ног.

Она отошла от окна и ощутила, как в горле собирается комок. За ним последовали слезы. Их было так много, что она отправилась в свою спальню и стала плакать в подушку, рыдая, пока нос не заложило, а лицо не опухло.

Когда она выплакала все, что могла, а может, и больше того, то заснула. Проснулась с раскалывающейся головой и лежала, гладя Стэнли. Мама все еще не вернулась домой. Хорошо: мама подумает, что в ее отсутствие Натали ходила в морг и в редакцию.

Она призадумалась, чем сейчас могла заниматься Симона: была ли в клубе или, может, спала, потому что у нее «вампирские часы». Симона могла прямо в данный момент есть виноград, может, вместе с Луи, который наверняка рассказал ей, что Натали ходила к гипнотизеру. А возможно, Симона была с какой-нибудь девчонкой, с которой подружилась в клубе, на замену ей. Вскоре, когда Натали прошлась по всем вариантам того, как Симона могла проводить день, она задремала снова.

Так и прошел остаток дня – в туманных переходах между сном и явью. Она вспомнит потом, как мама подходила и целовала ее в лоб сразу после заката.