Она вспыхнула.

– Спасибо. Я рада узнать, что у меня есть… есть друг.

Птичка, охотившаяся за крошками, то ли вскочила, то ли взлетела на стол и клюнула крошку.

– Я рад, что мы поговорили, – сказал Кристоф, провожая взглядом улетающую птичку.

Она не знала, то ли его смягчившийся тон сыграл роль, то ли готовность ее защищать, то ли его симпатия к ней. Ее должны были расстроить его вопросы, но этого не случилось. Все ее инстинкты говорили: она может ему доверять.

– Кое-что случилось на днях, – сказала она, прикусывая губу. – Я никому не рассказывала: была так зла и расстроена, просто хотела, чтобы все испарилось.

Выражение его лица было внимательным и понимающим.

Так что она рассказала Кристофу все: о склянке с кровью, о записке со словом «озарение» и о том, как она все это бросила в Сену.

Когда он ответил пониманием, а не назидательной речью, она решила рассказать ему и о письме от Темного художника, и о том случае, когда она почувствовала за собой слежку.

Он слушал напряженно, будто все, что она говорила, было самым важным, что он когда-либо слышал. Натали это нравилось.

– Спасибо, что это оказалось проще, чем я ожидала, – сказала она с улыбкой облегчения. Она допила свой кофе и держала чашку обеими руками.

– Пожалуйста. Не знаю, как ты могла все это держать в себе так долго. Ты очень храбрая, – сказал он, похлопав ее по руке, и положил свою руку на ее, задержав на секунду, прежде чем убрать и поправить ею свой воротничок.

Натали покраснела от его слов и такого легкого прикосновения, что оно пощекотало и тут же исчезло, как аромат духов. Она уставилась на камни мостовой у своих ног.

– Итак, – сказал он, расправляя воротничок, – что происходит, когда ты прикасаешься к витрине?

А, ну конечно, он любит допросы. Надеяться, что его любопытство не вернется, было тщетно.

Кажется, пара досочек выпала из построенного между ними понимания. Она могла соврать, и он понял бы, что она врет, потому что у него, казалось, был особый нюх на это; могла сказать правду – и тогда реакция могла быть какой угодно. Натали сжала пальцами чашку.

– Ты мне не поверишь, если расскажу.

– Может, и поверю. Я много с чем сталкивался в жизни.

Натали нахмурилась.

– Это другое.

Он посмотрел в сторону. Мужчина, который рисовал сценку из варьете, кажется, подслушивал. Приглушенным голосом Кристоф продолжил:

– А что если я скажу тебе, что как представитель полиции я встречал кое-кого, кто может передавать мысли на расстояние нескольких километров и использует для этого животных, и того, кто видит будущее других людей, стоит только взять их за руку? А еще один имел нюх на кровь и смерть не хуже, чем у гончей.

У Натали защекотало все тело, изнутри и снаружи.

– Ну, это… очень необычные люди.

– Да. И, подозреваю, ты тоже необычная. – Он склонился ближе. – Можешь рассказать мне, Натали.

Способна ли она?

Способна. Он не относится к ней как к ребенку, сумасшедшей или выдумщице. Его честность и желание поговорить привлекали ее, особенно на контрасте с поведением мамы, попытавшейся скрыть правду, а потом оборвавшей разговор. Кристоф пока отнесся ко всему очень понимающе. Может, и это он поймет.

– У меня… у меня видение каждый раз, когда прикасаюсь к витрине. В первый раз это получилось случайно, и я долго не могла понять, что это. – Натали выпустила из рук кофейную чашку и отодвинула ее. Вздохнув, она рассказала ему все: от первого видения до третьего, включая анонимное письмо в полицию, ее недавнее открытие по поводу белых перчаток и потерю памяти, случавшуюся с ней после каждого видения.

Она рассказала ему и о своих догадках о месье Перчаткине, какими бы несовершенными они ни были. Кристоф не счел, что он подходящий кандидат в подозреваемые, и хотя ее собственные подозрения стали тускнеть, по крайней мере, это было возможно. А больше никаких зацепок и не было.

И снова он был полностью поглощен ее рассказом, отчего она ощутила себя самым интересным человеком в мире.

Вот так она ему и рассказала о видениях и чувствовала себя при этом абсолютно нормально.

– Люди, которых ты упомянул, – сказала она, делая ударение на слове «люди», – получили свои способности в процессе экспериментов доктора Энара?

– Да.

Ее сердце задрожало от нетерпения.

– Я недавно узнала, что моя тетя тоже была его пациенткой. Она видела сны о том, что кто-то собирается убить младенца. Она сейчас в психиатрической лечебнице, думаю, из-за переливания и его побочных эффектов, так что я не могу с ней поговорить об этом. А мама отказывается отвечать на мои вопросы.

Кристоф сморщился.

– Об Энаре?

– Обо всем, – продолжила Натали. – Она отказалась говорить об этом, и я не успела задать ни одного вопроса. Я не уверена, но предполагаю, что я тоже могла получить такое переливание крови в детстве. Иначе чем еще это объяснить?

– У них были причины тебе не рассказывать. Несомненно, они хотели тебя оградить от этого. – Он нахмурился задумчиво. – В каком году ты родилась?

– В 1871-м.

– То есть тебе шестнадцать?

– Да.

Странно: гипнотизер тоже спрашивал, сколько ей лет.

– Натали, не знаю, как тебе это сказать, – проговорил он. Несколько раз он открывал рот и снова закрывал, вероятно, в поисках правильных слов. – Ты не могла быть пациенткой доктора Энара. Его убили в 1870 году.

Натали молчала. Она осматривала все вокруг, избегая смотреть на Кристофа. Мужчину, рисующего за соседним столиком, которого официантка Джин назвала Уолтером, и его уже сложенную газету. Других посетителей кафе, тарелки на их столах. Деревья по периметру, охотящихся за объедками птичек.

Все сходилось. Все детали были на местах.

Кроме нее.

– Ты уверен? – спросила она, когда снова смогла посмотреть на Кристофа.

– Боюсь, что да. Его нашли в лаборатории, отравленным. Одни считают, что это сделал кто-то из бывших пациентов, другие – что коллега, а остальные – что любовница. Ничто не указывает в пользу одной из версий, это «чистое убийство», так сказать. Спустя пару дней немцы окружили Париж, так что загадка его смерти затерялась в последовавшем хаосе.

Война между Францией и Пруссией закончилась примерно за девять месяцев, как Натали помнила из учебников, из них немецкая блокада продлилась четыре. Один убитый доктор, даже знаменитый, был ничем на фоне десятков тысяч голодавших парижан.

Одна девочка с необъяснимыми способностями, как у пациентов Энара, но при этом не одна из них – вот это уже что-то интересное.