– Иван Михайлович, – вмешалась Полина, – ну, теперь-то вы ничего мне не хотите сказать? Ведь я знаю, что произошло тогда. И вам по-прежнему не кажется, что во всем виновато ваше прошлое? Ваши акции завода, которые вы здесь перевели на чье-то имя, а теперь захотели вернуть?

– Это тут ни при чем. Свои дивиденды я получал и получаю, и моя доля так моей и осталась.

– Значит, дело в долях ваших друзей, которые вы получили после их смерти?

Пострельцев бросил в ее сторону короткий взгляд и снова уставился в чашку:

– Это ваши домыслы, не более.

– Тогда зачем ты убрал сперва Митина, а потом и Никулина? – Чумаченко откинулся на спинку стула и закурил. – Не затем разве, чтобы их доли присвоить, справедливость восстановить? Ведь они тебя даже там обошли, при дележке. Меньше всех у тебя было, даже меньше, чем у Никулина. Первенство Митина ты признавал – вроде как он у вас вместо мозга был, правая рука Репы, как-никак. Но Никулин-то… ты ведь считал его если не ниже себя, то уж равным – точно. А у него акций больше оказалось. Не это разве тебя заело, Ваня?

Пострельцев медленно поднял голову и посмотрел Чумаченко прямо в глаза:

– Я в тот год потерял столько друзей и денег, что страшно вспомнить. Но знаешь, о чем из этого я по-настоящему жалею? О деньгах, – и в голосе его было столько горечи, что Полине стало абсолютно ясно – этот человек мог убить ради денег кого угодно, в том числе и своих ближайших друзей.

– О них все жалеют, – хмыкнул Чумаченко, – просто суммы для жалости у всех разные. Скажи, ну, неужели у тебя никогда не закрадывалась мысль о том, что у Никулина, например, дочь осталась? Ведь всего три года было девчонке, ты же ее крестным был, неужели не думал никогда, что с ней стало?

– Светка ее удочерила, я знал.

– И ты не думал, что Светка ей могла рассказать что-то?

– Что? Она ничего не знала. Пашка ей денег давал, помогал, чем мог – но и все на этом, она даже не была в курсе, что у него акции эти были.

– Ты считаешь людей глупее, чем они есть, Ваня, и на этом прокалываешься всегда, – вздохнул Чумаченко, пальцам придавливая окурок в пепельнице. – А не думал, что дочь Никулина, когда выросла, сама поинтересовалась тем, что произошло с ее родителями? И, когда выяснила, решила отомстить?

Пострельцев ошеломленно приоткрыл рот и стал вдруг совершенно простецким мужиком, привыкшим всю жизнь работать кулаками, а не головой.

«Ему бы рубашку-«гавайку» и белые шорты до колен, и будет типичный «новый русский» где-то на Мальдивах», – подумала Полина, внимательно слушавшая их диалог и старавшаяся не пропустить ни одного слова.

– То есть… ты, Чумак, хочешь сказать… – с трудом вывернул Пострельцев, потирая ладонью левую половину груди, – хочешь сказать… что Пашкина дочь… да я ее, наверное, даже не узнаю, а она меня наверняка и не помнит… не может быть…

– А между тем она была у вас в доме, – вмешалась Полина, и Пострельцев вздрогнул всем телом.

– Как?! Когда?!

– Вы вызывали «Скорую помощь» для супруги, и в приехавшей бригаде была фельдшер Виктория Негрич.

– Негрич? – нахмурил брови Пострельцев. – Ах, ну да – Светка же дала ей свою фамилию по мужу… Странно, как я не обратил внимания… не узнал… не до того было, с Диной совсем плохо, у нее сердце больное… Но ведь Даша уже была… ее… ну… потому и у Дины приступ случился, – он не смог заставить себя произнести слово «мертва» по отношению к своей дочери, оно словно застряло у него в горле.

– Даша была уже мертва, – повторила Полина, – но Валентин – еще жив. И вы живы, и ваша супруга. Но через пару дней все изменилось.

– Думаете, это она?

– А вы так не думаете?

Пострельцев дрожащей рукой вытянул сигарету из лежавшей рядом с ним пачки, сунул в рот, зашарил по столу в поисках зажигалки. Чумаченко щелкнул своей, поднес огонь к кончику сигареты, и Пострельцев, глубоко затянувшись, закашлялся.

– Я не знаю, что думать. Но Пашкина дочь… – он покачал головой. – Нет, вряд ли.

– Почему? Она могла узнать о том, что вы присвоили акции, принадлежавшие ее отцу, например. Или вообще узнать, что вы причастны к его смерти.

– Никто не доказал, что я убил Пашку, ясно?! – вспылил Пострельцев. – И вы не хуже моего об этом знаете.

Чумаченко ехидно улыбнулся:

– Ты не пыли, Ваня, не надо. Можно ведь напрячься и дело-то заново открыть. Сложно, но можно. Так что потише давай, не голоси тут.

– Ты, Чумак, палку-то не гни, может ведь и в обратную сторону отлететь. Твои доказательства на суде в пух и прах рассыпались, не помнишь?

– Я же сказал – не пыли, – чуть хлопнув по столешнице ладонью, повысил голос Чумаченко. – Тебе в голову не приходило, что сестра убитого Никулина Светлана могла догадаться о причине твоего внезапного исчезновения из страны, а? Думаешь, она настолько на музыке своей была повернута, что не заметила, как брата с невесткой пришили? Или не знала, откуда Павел деньгами разжился?

– Не знала она! – тоже хлопнув по столу, заявил Пострельцев. – Не знала, слышишь? Пашка бы язык себе откусил, но не сказал ей! Он ее от всего оберегал, хотел, чтобы только музыкой занималась! И уж точно не посвящал в наши дела, это ясно тебе?!

– Мне-то ясно, – кивнул Чумаченко, никак не отреагировав на эту вспышку, – а вот тебе ясно, наконец, что семью твою вырезают под корень? Начали с детей. Не страшно?

– Чего?! Чего мне уже бояться, когда ни Даши, ни Валька… – задохнувшись, выпалил Пострельцев. – Самое страшное уже произошло.

– А за жену? За себя – не страшно?

– Ты меня, опер, не пугай. Сам ведь знаешь – я такое прошел, что мало чего уже боюсь. И точно не за свою шкуру. А Дину при первой же возможности отправлю из страны. Как только станет можно ее перевозить, вот в тот же день и отправлю.

– Если успеешь, – спокойно произнес Чумаченко.

– Она в больнице.

– Надежное место, – фыркнул Чумак и умолк, зашевелил губами, глядя поверх головы Пострельцева.

«В самом деле, похож на экстрасенса как близнец», – подумала Полина, рассматривая застывшее лицо бывшего оперативника.

Пострельцев занервничал, забарабанил пальцами по столу, прикусил губу, нахмурился – шрам на переносице побелел от напряжения.

– Но ведь вы поможете мне ее защитить? – обратился он к Полине.

– С какой радости? – вмешался Чумаченко, вынырнув из своей минутной отключки. – Ты нам помогать не хочешь, а защиты требуешь?

– Чем я могу помочь? Сказал, что знал.