Георгий Саввич Ерёмин поступил на службу в Третье отделение совсем недавно, немногим меньше месяца, и, конечно, похвастаться значимыми успехами ещё не мог. Нравы и манеры поведения в этом заведении настолько отличались от светских, что Георгий Саввич, человек сугубо гражданский, делал над собой значительное усилие, чтобы не сорваться в нервную болезнь. Чего только стоил громогласный голос генерала, от которого звенело в ушах каждое утро.

Лузгина Георгию Саввичу Бог послал. По крайней мере, его появление в департаменте дознания во время упомянутых событий оказалось как нельзя кстати. Обстоятельства этого назначения были покрыты мраком тайны. Для адъютанта его высочества Великого князя Константина Николаевича перевод в дознаватели значил ссылку, провал карьеры, забытьё, что угодно, но новый коллега Ерёмина совершенно не выказывал никаких признаков депрессии, расстройства или озабоченности. Скорее наоборот — адъютант взялся за расследование с таким рвением, что вызвал в Третьем отделении если не ревность старожилов, то некоторое недоумение. Карьеры этому морскому офицеру в отделении не сделать, возраст уж не тот, чтобы с низов начинать, а ведёт себя как юный и амбициозный лейтенант — всё ему нужно знать, везде стремится успеть, осмотры, допросы проводит лично и к тому же рапорты начальству требует на прочтение. И что удивительно — с санкции самого начальства!

Ерёмин в присутствии адъютанта поначалу тушевался. Сказывалась разница в опыте и возрасте. Адъютант Ерёмину годился в отцы.

Приходилось прислушиваться, присматриваться, учиться. Но довольно быстро напарники нашли общий язык. Лузгин делал скидку на молодость коллеги, приветствовал его любознательность и ни один его вопрос не оставлял без ответа.

На своей прежней службе и в кругу товарищей адъютант Лузгин слыл человеком замкнутым, закрытым. Тому его обязывала служба, по роду которой он владел чужими тайнами. Никогда и ни с кем Леонид Павлович не делился своими знаниями и опытом, но этот любознательный молодой человек по фамилии Ерёмин вызвал у него какое-то отеческое расположение.

Георгий Саввич впитывал манеру ведения следствия от адъютанта с жадностью любопытного до наук лицеиста, которому посчастливилось попасть в класс к лучшему профессору. Никогда до этого ни Ерёмин, ни его старшие коллеги не уделяли столько внимания мелочам, казалось бы не имеющим отношения к делу. Целью обыска всегда был поиск прямых доказательств причастности. Никогда и никто не сомневался в основной версии, не пытался рассмотреть дополнительные. «Солнце село — ушло дело» — таков был главный девиз дознавателей Третьего отделения, занимавшегося политическим сыском.

При осмотре дома преступников и подкопа под железную дорогу Ерёмин наблюдал за стилем работы Лузгина неотрывно. Аккуратность. Система. Анализ.

«Однако, опасный противник… Настоящая ищейка…» — с тревогой подумал Георгий Саввич после того, как адъютант практически безошибочно вычислил, сколько людей ночами рыли землю, и тут же улыбнулся.

— Вам бы преподавать, а не по мокрым огородам грязь месить… — заметил Ерёмин вслух.

— Да чего уж тут, Георгий Саввич… — ответил адъютант. — Проще простого. Я же вас спрашивал, вы видели полову прошлогоднюю на огороде? И цветом верхний слой земли отличается. Имеем площадь, толщину слоя, время, с которого они дом арендовали. Есть представление о том, сколько породы может один крепкий мужик поднять на поверхность, пока силы его не покинут. Я тут прикинул, и получается, что копачей было не менее пяти. А мисок десять. Допускаю, что работали они с подменой. С учётом хозяйки и её странноватого мужа, которого видели лишь пару раз, то всего их и будет девять-десять человек. Вот так количество мисок сошлось с количеством грунта на огороде.

— Но посуда — это же и так очевидно… — удивился молодой дознаватель.

— Да, коллега. Я бы мог ограничиться посудой в комнате. Но сколько раз я ошибался, опираясь на очевидные вещи. Следует к каждому своему предположению находить подтверждений больше, чем одно. Тогда со временем сложится основательный фундамент расследования и все шальные версии, появляющиеся то ли из лжесвидетельств, то ли от ваших собственных ошибок, отпадут как берёзовые листья после первой морозной ночи.

* * *

Массивная дверь с коваными ручками подалась вперёд удивительно легко, несмотря на то, что ей пришлось преодолеть сопротивление мокрого, моментально замерзающего на пороге снега. Ерёмин сделал шаг на набережную Фонтанки, совершенно не обратив внимания на жандарма, отдавшего ему честь.

Георгий Саввич вдохнул полной грудью свежий воздух, обильно пропитанный влагой Балтийского моря, поднял воротник шинели и повернул направо, в сторону Пантелеймоновской улицы. Дознаватель Третьего отделения Ерёмин этого момента ждал каждый рабочий день. Жёлтое трёхэтажное здание Штаба отдельного корпуса жандармов раздражало его своим блёклым цветом, своей старой скрипящей дверью, специфическим запахом, свойственным казённым учреждениям, тусклым светом, тесными лестницами, узкими, но высокими коридорами, напоминавшими тюремные. Буквально всем раздражало.

«Интересно, настанет тот момент, когда я перестану постоянно смотреть себе под ноги? Устал… Смертельно устал…» — Ерёмин медленно добрёл до Пантелеймоновского моста, остановился, осмотревшись по сторонам, поёжился и повернул направо, в сторону храма.

Георгий Саввич раз за разом прокручивал в уме тот день, когда они с Лузгиным вышли на первый осмотр места происшествия. Тот самый дом возле железной дороги. Прошло пять месяцев. Внешне в их служебных отношениях с адъютантом Лузгиным ничего не изменилось. Тот же доброжелательный тон наставника, никаких претензий к качеству делопроизводства, регулярные советы по психологии общения с задержанными, крепкий чай с лимоном в обед. Другой бы на его месте радовался такому старшему коллеге, который и в деле подскажет, и перед генералом защитит, если нужно, но Ерёмин интуитивно чувствовал неладное.

«Эта чёртова итальянская певичка… Не нужно было ей сообщать, что везут на допрос свидетеля… А если этот профессор её выдаст, и она в итоге выведет следствие на меня самого? — Георгий Саввич передёрнулся от этой мысли. — Нет, с нервами нужно срочно что-то делать. Так я себя загоню и совершу ошибку… Собраться… Ничего непоправимого ещё не произошло, а я распустил слюни… Когда шёл, знал на что соглашался. Надо же, именно сейчас, когда цель так близка…»

Ерёмин настолько глубоко погрузился в размышления, что не обратил внимания, что за ним направо, на Литейный повернул экипаж, запряжённый чахлой вороной кобылой. Извозчику не составляло труда сдерживать свою старушку. Она тащила за собой карету с той же черепашьей скоростью, с которой шёл человек в шинели с поднятым воротником.

Георгий Саввич остановился под вывеской «Вина. Коньяки. Водка», запустил руку в глубокий карман, нащупал свой кожаный кошелёк с купюрами, сам себе утвердительно кивнул после недолгого раздумья и шагнул ко входу в лавку. Карета остановилась ровно напротив.