— А ты не узнаешь меня?

— Нет… — трясу головой и перевожу непонимающий взгляд с мужа на свекра, которые настороженно замерли посреди кухни.

— Неудивительно. Мы же тебя еле-еле с того света вытащили.

Тимур

— О чем это ты говоришь? — щурюсь я.

Мама заправляет за ухо светлый локон. Кладет руку на предплечье отца, мажет взглядом по всем присутствующим и останавливается на удивленной Олесе.

— О родах, конечно. О чем же еще?

— Ой! — сглатывает она. — Ой… Вы ведь Полина Сергеевна, да? Вы извините, у меня что-то с памятью в последнее время. Наверное, последствия сотрясения. Или старею…

Олеся слабо улыбается, глядя куда угодно, но не на меня. А я вдруг понимаю, что не спросил даже… ни разу, блядь, не спросил, как она себя чувствует, хотя о том, как ей досталось на той лестнице в торговом центре, знаю не понаслышке. Я тысячу раз просматривал записи камер и своими глазами видел, как отчаянно она защищала ребенка.

— Можно подробнее про тот свет? — сиплю я, впрочем, кажется, понимая, к чему идет. Я же гребаный аналитик. Кто лучше меня может сопоставить факты и сделать выводы? Отец? Закусываю щеку.

— Да что об этом говорить? Все хорошо — и ладно.

— Не ладно!

Оба родителя впиваются в меня взглядом. А я не могу… Не могу, внутри меня поднимается волна странных, ужасающих в своей мощи чувств. И рвется… Рвется наружу. Мне нужно на что-то отвлечься, иначе просто не знаю… Подхожу к отцу, забираю сына и принимаюсь осторожно поглаживать его по спине. Но в моих руках Дамиру уже не так интересно, как в дедовых или бабулиных. Дамир начинает брыкаться, требуя, чтобы я спустил его на пол. И я послушно отпускаю сына, лишая себя последнего якоря.

— Мам…

— Скажем так — это были очень тяжелые роды. И я даже не буду спрашивать, почему ты до сих пор не в курсе.

— Насколько тяжелые?

— Думаю, тебе лучше будет обсудить это с Олесей.

Медленно веду головой.

— Почему ты мне ничего не сказала? — наверное, это совсем последнее дело — выяснять отношения при родителях, но я просто не могу удержаться.

— Не знаю. Наверное, не думала, что это важно спустя столько лет.

— У тебя дважды останавливалось сердце. Это важно, сколько бы лет ни прошло, — мягко замечает мама. А отец… мой сильный отец… как никто, понимая, что со мной сейчас происходит, подходит ближе и ободряюще касается рукой предплечья. Дышу. Просто заставляю себя сосредоточиться на этом. Вдох — выдох. И снова вдох.

— Думаю, вам стоит поговорить. Олеся, вы не против, если мы умыкнем внука на денек? Отвезем его в зоопарк… Или планетарий.

— Отличная идея! — поддерживает мать отца. — И почему мне самой это не пришло в голову?

Да. Наверное. Это точно нам нужно. Поговорить без помех. Да и старикам нужно наверстывать упущенное в общении с Дамиром. Так почему же я не спешу рассыпаться в благодарностях? Неужели боюсь того, что услышу? А Олеся? Почему она так настороженно смотрит?

— Что?

— Я не совсем уверена, что это безопасно.

Брови отца взмывают вверх. И в первый раз за весь этот день я замечаю в его глазах тень улыбки. Но она быстро гаснет, когда отец переводит взгляд на меня, задавая безмолвный вопрос: существует ли хоть какая-то угроза на самом деле? Веду головой. Это даже не отрицание. Так, едва заметное движение, понятное лишь нам одним. Отец медленно моргает. Давая понять, что мое сообщение принято.

Поворачиваюсь к Олесе.

— Ты мне доверяешь?

— Конечно. Что за вопрос?

Удовлетворенно киваю. Мне нравится то, что между моим вопросом и ее ответом не последовало никаких пауз. Это немного успокаивает ревущие чувства внутри.

— С родителями Дамиру ничего не грозит.

От меня не укрывается её секундное колебание. Но, несмотря на все свои сомнения, Олеся кивает, оставаясь до конца верной своему слову.

— Дамир, хочешь поехать с бабушкой и дедушкой в зоопарк?

— На большой машине? — загораются глаза Дамира.

— Не знаю… — смеется Олеся. — Судя по всему, на огромной, — добавляет она, окидывая отца смеющимся взглядом. А тот хмыкает в ответ. Я вижу… и знаю, что он еще не принял Олесю в семью. Я даже не надеялся, что это случится быстро. Он вообще очень сложный… мой отец. Ему нелегко понравиться. А тут… он ведь не дурак, и многое видит. И то, что он видит — ему не нравится. Что, впрочем, понятно, учитывая все нюансы.

— Ну, если никто не против, то выдвигаемся сразу после завтрака. Что скажешь, Поль?

— Ну, конечно!

Завтрак проходит довольно шумно. Дамир, ободренный всеобщим вниманием, балуется. Едва ли не на голове стоит. Отец с матерью смеются, глядя на него, то и дело касаются, вспоминают какие-то байки из нашего с Русланом детства. Наверное, это действительно смешно, но я будто не слышу их. Ковыряю вилкой золотистые сырники, а сам взгляда не могу отвести от Олеси.

— Расскажи мне все, — требую я, когда родители, прихватив Дамира, уходят. Олеся отводит взгляд от окна, из которого махала сыну на прощание.

— Ты о родах?

— Обо всем, что имеет значение. Чего я еще не знаю?

Олеся тяжело вздыхает. Вытягивает ногу, вторую сгибает в колене, усаживаясь на высокий барный стул.

— Да нет ничего такого, — качает она головой, задумчиво кроша недоеденную сыном булку. — Я вроде бы все рассказала. А то, что роды тяжелыми были… Ну, были, и были. Что уж теперь?

— Почему ты меня не послала?

— Когда?

— Когда я упрекнул тебя в том, что ты не рожала сама?

У меня зубы сводит от понимания того, как я был к ней несправедлив. Просто зубы сводит. А она смотрит на меня как-то так… непонимающе. Будто для нее такое отношение привычно. Я все больше убеждаюсь в мысли, что она намного глубже, чем позволяет казаться. И намного-намного сложнее. Вполне возможно, что тот странный надрыв, который я в ней изначально увидел, намного серьезней, чем я полагал.

— Наверное, потому, что ты прав. Я действительно не слишком справилась…

— Ты?

— Я пыталась, правда. Двенадцать часов адских мук. Мне попался… не очень внимательный врач. Он не верил, что что-то не так. Думал, у меня просто истерика… А когда стало понятно, что сама я не рожу, ситуация была уже критичной. Хорошо, что его смена закончилась, и пришла твоя мать. Не знаю, что было бы, если бы не она, и не реаниматолог.

— Ты знаешь, что что-то пошло не так, но все равно винишь себя в том, что не справилась?

— Я не знаю, — Олеся встает с табурета, нервно растирает руки и опять подходит к окну. — У меня все не как у нормальных людей. Обычно после кесарева роженицам удается наладить грудное вскармливание, вот, как твоей невестке, а у меня и тут ничего не вышло. Наверное, ты имеешь право предъявлять мне претензии на эту тему. Я и сама себе их предъявляю.