– Я расскажу вам все, – кивнула Амалия. – Но вы должны все же навести справки, что же такого важного содержится в письме. Иначе мы можем слишком поздно понять, кому именно было выгодно его исчезновение. Если оно оказалось в руках шантажиста, его можно выкупить. Если оно попало к враждебным службам, все будет гораздо сложнее.

– Те же соображения я изложил моему начальству, – объявил Рудольф. – На что мне было велено не интересоваться тем, что меня не касается. Таким образом, нам придется искать черную кошку в темной комнате. Ну ничего, справимся. В первый раз, что ли?

Амалия усмехнулась:

– Проблема в том, кузен, что в темной комнате может находиться вовсе не кошка, а крокодил. Так что надо быть поосторожней с блужданием в потемках.

– Кузина, вы, как всегда, сама мудрость, – сознался Рудольф. – И знаете, что? Я лично не исключаю того, что тайна, которая содержится в том письме, не стоит выеденного яйца. Слишком уж много секретности его окружает! Плохой признак, настоящие секреты всегда известны всем, кому надо. Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Имеете в виду, мол, никакой черной кошки вообще нет? – чуть недоуменно вскинула брови Амалия.

– Именно, – подтвердил Рудольф. – Ну а теперь приступим к делу. Прежде всего просветите-ка меня насчет адресата. Что он за человек?

Амалия начала рассказывать о Шарле де Вермоне, но неожиданно дверь растворилась, и без стука вошла Натали. Машинально баронесса отметила, что лицо у художницы весьма мрачное, но в тот момент мадемуазель Емельянова не слишком интересовала Амалию.

– Прошу прощения, – вяло проговорила Натали, даже не обратив внимания на Рудольфа, который нахмурился при ее появлении. – Алексей Иванович просил принести газеты, а среди них почему-то не было «Нового времени», которое он так хотел прочесть. Вы не видели издание здесь?

Амалия ответила, что не знает, и Натали, перебрав стопку газет на столике, была вынуждена в конце концов признать, что «Новое время», по всей вероятности, не пришло вовремя. Волоча ноги, она вышла за дверь, которую тихо затворила за собой.

– Какая странная девушка, – недовольно буркнул Рудольф. – Кто она такая?

– Художница, – объяснила Амалия. – Учится живописи в Париже. Ее отец – известный в нашей стране критик.

– Хм… – Лицо Рудольфа расплылось в улыбке. – Как говорила одна очаровательная парижанка, которую я имел честь знать, «критик и золотарь – это не профессии». – И он победно улыбнулся Амалии.

– Бьюсь об заклад, кузен, – вздохнула та, – что парижанку вы придумали только сейчас, желая блеснуть остроумием. Полно, Рудольф. Поговорим лучше о наших делах.

– И это называется – навсегда покинуть службу? – молвил Рудольф в пространство. – Ах, кузина! Вы разбиваете мне сердце подозрением.

– Я сказала правду, кузен, – откликнулась Амалия с непривычной для нее кротостью. – Можете думать все, что вам угодно.

– И вы поможете мне найти письмо? – настойчиво спросил немец.

– Более того, – отозвалась Амалия, – я не буду вам мешать.

– Что ж, разумно, – согласился Рудольф.

И они принялись обсуждать события, которые предшествовали появлению графа фан Лихтенштейна в санатории. Следует отдать должное Амалии: она действительно ничего не пыталась скрыть. В той ситуации, в которой баронесса оказалась, ее могла спасти только полная откровенность – или безоговорочное запирательство. Она выбрала первое. Путь тем более безопасный, что, по сути, ей мало что было рассказывать.

…А Натали тем временем заглянула к поэту и сообщила ему, что нерасторопные французы не доставили или запамятовали привезти «Новое время». Но Нередин уже забыл обо всех газетах на свете и увлеченно сочинял. Глаза его горели, перо стремительно летало по бумаге, которую удобства ради он положил на том Верлена. Алексей поблагодарил художницу, почти не глядя на нее, и попросил оставить его одного, чтобы он мог поработать. Девушка замешкалась у двери, но поэт того и не заметил. Она бросила на него взор, полный той невыразимой тоски, которую можно встретить лишь во взгляде маленьких беззащитных животных, которых обижают, и вышла.

У себя в комнате Натали развернула… последний номер «Нового времени». Литературную часть занимал новый рассказ господина Чехова, а также там имелась статья Сергея Емельянова о поэте Нередине, перепечатанная из другого издания со значительными добавлениями. Из нее можно было, в частности, узнать, что как поэт господин Нередин давно кончился, если можно так выразиться о том, кто толком и не начинался. В небольшом примечании сообщалось, что, как стало известно редакции, певец околокаминных красавиц в настоящее время находится на Лазурном Берегу, где вовсю прожигает жизнь с какой-то французской любовницей. Прочитав статью, Натали скомкала газету, уронила голову на руки и зарыдала.

Теперь девушка знала, почему в разговоре с баронессой тот, кем она восхищалась больше всего на свете, назвал ее отца мерзавцем. В тот миг Натали случайно оказалась у двери в спальню и услышала слова, которые, конечно же, вовсе не предназначались для ее ушей. Если бы предубеждение Нередина против критика не основывалось ни на чем конкретном, у нее еще была бы надежда расположить к себе поэта; но после оскорбительной, жестокой статьи у нее не оставалось ни малейшего шанса.

Натали не покидало ощущение, что она потеряла двух самых близких ей людей на свете, а с ними и саму себя. Она не видела, ради чего ей стоит дальше жить. Да, Гийоме обещал ей долгое, но все же возможное выздоровление, но к чему все эти бесплодные мучения? Она никому не нужна, ее рисунки – посредственность, картины ее не переживут. У нее нет ни семьи, ни детей, ни одного человека, который был бы к ней по-настоящему привязан, никого. Даже кошка, которая приблудилась к санаторию, предпочитает общество блистательной баронессы Корф – даже жалкое, никчемное животное!

Вспомнив об этом, Натали зарыдала еще горше, словно вся ее жизнь зависела лишь от этой серой кошки с узкими зрачками и пушистым хвостом.

Доктор Гийоме покончил с левой запонкой и принялся за правую. Он не сразу справился с ней и сердито чертыхнулся.

– Вам помочь, Пьер? – спросил Шатогерен, который сидел возле стола, читая какое-то письмо.

– Нет, благодарю, – сердито буркнул Гийоме. Сердитый тон относился вовсе не к помощнику, в чьих достоинствах доктор уже успел не раз убедиться, а к поводу для сегодняшнего торжественного вечера, который он находил смехотворным. – Как здоровье вашей уважаемой матушки, Рене?

Шатогерен пожал плечами.

– Кажется, она отыскала мне очередную невесту, – уронил он, складывая письмо. – Мадемуазель де Сент-Илер. Происходит из хорошего рода, недурна собой и после смерти тетки, которой сейчас восемьдесят три, должна унаследовать пять тысяч франков ренты в год. – Доктор улыбнулся, но глаза его оставались серьезными.

– На вашем месте, Рене, – рассеянно заметил Гийоме, – я бы не слишком доверял престарелым теткам, которые вот-вот готовы отдать богу душу. Помню я одно железнодорожное крушение… ах, черт… возле Валансьена… то есть не крушение, а так, неприятное происшествие с несколькими сломанными руками и ногами, – там состав сошел с рельсов. Так вот, первой из вагона выбралась, отталкивая всех, очаровательная дама… чертова запонка… шестидесяти восьми лет от роду. – Гийоме поглядел на себя в зеркало затем сердито пробурчал: – И все-таки это несусветная глупость. Глупость, и только!