В кухне была еда, забытое впопыхах в стиральной машине постельное белье оказывалось аккуратно развешенным на балконе, а потом так же аккуратно снятым и даже выглаженным. По вечерам он мыл уличную обувь как свою, так и Машину. Если, конечно, она приходила домой не в полночь.

Он частенько сидел на диване в гостиной с ноутбуком на коленях, увлеченно выискивая там что-то, Маше неведомое. Она один раз подошла поближе, не потому что хотела посмотреть, а потому что принесла ему чашку свежего горячего чаю с лимоном, но он так судорожно начал закрывать крышку, чтобы она, не дай бог, не увидела, что он там такое смотрит, что ей стало смешно и неудобно одновременно. Для себя она отчего-то решила, что на экране была порнуха. Или чат знакомств, почему бы и нет.

Кстати, если английский профессор и имел в незнакомой ему стране какие-то романтические увлечения, то Машу это совершенно не касалось. Он был с ней безукоризненно вежлив и учтив. Учтив настолько, что Маша иногда казалась себе восьмидесятилетней старухой-соседкой, с которой он вежливо раскланивался по утрам, встречаясь в коридоре.

Ей вовсе не нужен был роман с ним. Маша, как огня, боялась любых романов, да и в отношениях с Аттвудом ей не хотелось ничего усложнять, но все-таки тот факт, что он смотрит на нее, как на предмет интерьера, ее огорчал. Женская логика, что тут поделаешь.

Основную часть своего рабочего (и послерабочего) дня Маша Листопад, конечно, проводила на нефтеперегонном заводе. Ее ожоги уже совсем зажили и не доставляли никаких неудобств. Маша искренне считала, что легко отделалась, хотя страх все-таки никуда не делся. Он жил глубоко внутри. Постоянная занятость не давала ему расцвести диковинными цветами с тысячами шипов, но он не проходил совсем, не исчезал бесследно. Кто-то желал Маше зла, и от этого понимания ей было неуютно и горько, как будто она растерла в руках стебелек алоэ, а потом облизала ставшие коричневыми от его сока пальцы.

Она никак не могла вспомнить тот момент, который предшествовал нападению на нее. Полицейские спрашивали, успела ли она разглядеть напавшего на нее человека, но она лишь качала головой, потому что действительно не успела никого увидеть. Отчетливо врезались в память отчего-то лишь убегавшие по снегу кроссовки – черные, с малиновой подошвой. Эти малиновые пятна мелькали в глазах, вызывая легкое головокружение и тошноту, а кроме них ничего не было – пустота.

Большим подспорьем для нее сейчас был Гордон. Он, когда мог, сопровождал Машу по территории завода, выполнял десятки маленьких и не очень поручений, с головой окунувшись в атмосферу предстоящего праздника. Он практически целиком замкнул на себя все вопросы, связанные с Марьяной, и Маша была ему за это страшно благодарна, потому что, неизвестно от чего, но в присутствии девушки чувствовала себя в последнее время неуютно, хоть и не была перед ней ни в чем виновата. Марьяна, в свою очередь, держалась отстраненно. От ее прежнего радушия не осталось и следа, лишь холодная вежливость, не более.

За два дня до мероприятия Маша ненадолго заехала в офис и была немало удивлена, обнаружив там Дэниела Аттвуда.

– Дэниел, вы что здесь делаете? – не очень вежливо спросила она. – Что-то случилось?

– Нет, – он пожал плечами. Этот жест вообще был его «визитной карточкой», к которой Маша почти за месяц знакомства успела привыкнуть. – Я привез нарезанные отрывки из фильмов для нашей лекции. Мы же с вами договаривались, что мои друзья, те самые, что живут с вами в одном доме, помогут мне это сделать, и вот, все готово, и я доставил вам диск с этим видео.

– Вы меня чудом застали, – сообщила Маша. – Я же в основном на заводе, сюда приезжаю на пару минут, да и то не каждый день. И зачем вы так утруждались, интересно? Могли вечером дома отдать.

– Я бы оставил у вас на столе и попросил коллег передать вам, Мэри, – он снова пожал плечами. – Ваша коллега Вэл, – Маша усмехнулась, услышав такую вольную интерпретацию имени Валерии Сергеевны, – сказала мне, что вы едете сюда, и разрешила подождать за вашим столом.

– Спасибо, Дэн. – Маша улыбнулась, потому что действительно была ему благодарна. – Вы меня здорово выручили. Не слушайте мое ворчание, я просто волнуюсь из-за предстоящего мероприятия.

– По-моему, вы напрасно волнуетесь, я просто уверен, что все пройдет на высочайшем уровне. Насколько я успел заметить, вы все делаете хорошо, Мэри.

– Ой, а я не уверена, – засмеялась Маша. – Когда я училась в институте, то тряслась перед каждым экзаменом как осиновый лист. У меня ни одной четверки нет, только пятерки и вообще красный диплом, но боялась я каждый раз, как в первый. Бабушка всегда говорила, что первую половину учебы я работаю на свою зачетку (по-английски она сказала «ведомость»), а вторую половину зачетка работает на меня. И вот умом я понимала правильность ее слов, но все равно волновалась. Такой у меня характер дура…

Она не успела договорить, потому что Дэниел вдруг шагнул к ней, взял за плечи, прижал к себе так сильно, что она пискнула, и поцеловал. Крепко, решительно и непреклонно. Изумленная Маша напряглась, пытаясь вырваться, но у профессора филологии были совершенно железные руки. Руки железные, а губы мягкие, теплые и очень нежные. Маша и раньше замечала, какой правильной они формы, четко очерченные, красиво изогнутые, очень похожие на губы Джуда Лоу.

Это была последняя, четко сформулированная Машей мысль, потому что вслед за ней в голове поселилась какая-то инфернальная воронка, закручивающаяся все сильнее и сильнее, со свистом втягивая страхи, тревоги, волнения и постоянную Машину неуверенность в себе. В голове выло, шумело, вздыхало и ухало. И кроме бушующего урагана вокруг не было ничего. Только Маша, Дэниел и мягкость его губ в эпицентре.

Маша исследовала эти губы с отчаянным бесстыдством, как первооткрыватель неведомые доселе земли. В какой-то момент Аттвуд вдруг охнул, оторвался от ее вспухшего под его поцелуями рта, отступил на шаг, отпустил ее плечи. Взгляд у него был растерянный и слегка безумный.

– Простите меня, Мэри, я не должен был этого делать, – глухо сказал он, повернулся и широкими шагами пошел к выходу из комнаты. Маша, как зачарованная, смотрела ему вслед. Губы у нее горели.

Она услышала звук захлопнувшейся двери и словно очнулась. Подошла к столу, так и не снимая шубки, плюхнулась в кресло, чтобы немного прийти в себя, и вдруг увидела на столе перчатки. Кожаные перчатки из тонкой лайки, видимо, оставленные Аттвудом. Как он пойдет по улице в мороз? Эта мысль ожгла ее холодом, и, схватив перчатки, Маша пулей выскочила из своего закутка, чтобы вернуть их владельцу. Или для того, чтобы еще раз его увидеть?

Он не успел далеко уйти.

– Дэниел, – закричала Маша, – остановитесь. Подождите мня!

Ее английская речь заставила начать оглядываться прохожих, но сейчас Марии Листопад, наверное, впервые в жизни было совершенно все равно, какое впечатление она производит. Она почти бежала по улице, догоняя Аттвуда. Он услышал, тоже обернулся, встревоженно пошел ей навстречу.

– Что случилось, Мэри?