Раффаэле слегка улыбается. Больше мы о Джемме не говорим.

– Видишь? Здесь туннель снова раздваивается, – произносит он через некоторое время.

Раффаэле поднимает фонарь над головой. Сумрак чуть-чуть рассеивается. И действительно: туннель, по которому мы шли, разделяется на два. Вдоль стен тянутся нескончаемые ряды погребальных урн.

– Сейчас мы проходим под площадью Двенадцати Божеств. Это самая крупная рыночная площадь. Если вслушаться, то услышишь шум снаружи. Здесь туннель прорыт очень близко к поверхности.

Мы останавливаемся. Я прислушиваюсь и вскоре начинаю различать голоса торговцев, расхваливающих свои товары. Я даже слышу, чем торгуют. Тут тебе и сласти, и тончайшие женские чулки, порошки для отбеливания зубов и жареные орешки в меду. Я киваю. С недавних пор Раффаэле водит меня по катакомбам, чтобы я запомнила расположение основных туннелей. Оказывается, в нашу пещеру можно попасть практически из любой части города. Лабиринт подземных ходов изумляет своей разветвленностью.

Мы идем дальше. Я запоминаю развилки. Нередко туннели повторяют расположение улиц, поскольку идут прямо под ними. Кое-где на стенах видны сильно потускневшие фрески. Иногда мне кажется, что стены вот-вот сомкнутся и погребут меня рядом с прахом давно забытых поколений. Попади я сюда одна, так наверняка и случилось бы. Заблудившийся здесь почти не имеет шансов снова выбраться на поверхность.

– Этот рукав ведет к потайному выходу возле нескольких храмов, – поясняет Раффаэле, когда мы доходим до очередной развилки. – А противоположный уходит на север, прямо к особняку Энцо. Был еще проход – прямо под Башней инквизиции. Но его замуровали несколько десятков лет назад.

При упоминании о башне я замолкаю. Раффаэле это замечает. Мы долго идем в темноте, не проронив ни слова.

Туннель, по которому мы шли, оканчивается тупиком. Раффаэле проводит по стене, находит бороздку и с силой нажимает на нее. Стена медленно сдвигается, и навстречу нам льется солнечный свет. Я щурюсь.

– Это мой самый любимый путь. – Раффаэле берет меня за руку.

Мы проходим через открывшийся проем и оказываемся на небольшой площадке. Старинные каменные ступеньки уходят под воду канала. Тихое, неприметное место с видом на главную гавань и Солнечное море. Вдалеке по золотистым волнам беззвучно плывут гондолы.

– Как красиво! – На мгновение я забываю обо всех своих бедах.

Раффаэле садится на ступеньку. Я опускаюсь рядом. Некоторое время мы молча слушаем легкое биение волн о камень.

– Ты, наверное, часто сюда приходишь? – спрашиваю я.

Он кивает. Его разноцветные глаза глядят на далекий причал. За причалом из солнечной дымки проступает силуэт дворца. Свет красиво оттеняет длинные ресницы Раффаэле.

– Я прихожу сюда тихими днями. Это место помогает мне думать.

Мы сидим, наслаждаясь молчанием. Правда, молчим только мы. Окружающий мир полон звуков. К нам долетают песни гондольеров. Незаметно для себя начинаю напевать колыбельную своей матери.

Раффаэле слушает меня с легкой улыбкой. Глаза светятся неподдельным интересом.

– Ты часто поешь эту песню. Я ее знаю. Это «Колыбельная Речной девы». Там чудесные слова.

Я киваю:

– В раннем детстве мама мне часто ее пела.

– Мне нравится, как ты ее поешь. Эта колыбельная успокаивает силу внутри тебя.

Слова Раффаэле ошеломляют меня, и я обрываю пение. Должно быть, он чувствует мое внутреннее напряжение. В последние дни оно выросло. До встречи с Тереном осталось совсем немного.

– Плохая из меня певица. Я не унаследовала маминого голоса.

Я уже собираюсь рассказать ему про Виолетту, чей голос почти не отличается от маминого, но спохватываюсь. Вспоминаю, где сейчас моя сестра.

Раффаэле больше не говорит о моих внутренних потоках силы. Наверное, решил, что меня огорчают мысли о матери.

– А ты можешь спеть эту колыбельную? – спрашиваю я, чтобы отвлечься от мрачных мыслей. – Я видела, как ты танцуешь, но не слышала, как ты поешь.

Раффаэле наклоняет голову. Один этот жест заставляет меня покраснеть. Я ощущаю, как внутри начинает пробуждаться совсем иное чувство – страсть. Раффаэле поворачивается к воде. Он что-то мурлычет себе под нос, словно настраивая голос, потом начинает петь первый куплет. Я невольно улыбаюсь, слушая его голос и знакомую, но такую милую мелодию. Простые слова берут за душу. Когда я сама пою эту колыбельную, мое горло выдает отдельные ноты. В исполнении Раффаэле они превращаются в музыку. В произносимых им словах я слышу свою мать. Воспоминание возвращает меня в летний день… Наш сад, залитый солнцем. Мы с мамой танцуем под колыбельную. Потом я тянусь к ней, обнимаю и утыкаюсь лицом в ее платье.

«Мама, мамочка, ты будешь очень грустить, когда я вырасту?»

Она наклонилась и коснулась моего лица. Ее щеки были мокрыми от слез.

«Да, доченька. Я буду очень грустить».

Раффаэле допевает последние слова, и звук его голоса исчезает в воздухе. Раффаэле смотрит на меня. Я торопливо вытираю слезы и шепчу:

– Спасибо.

– Не за что, – улыбается он и участливо смотрит на меня.

Меня охватывает мимолетное чувство, которого я никогда не испытывала вне Общества Кинжала. Я оказалась среди подобных себе. Среди людей, очень похожих на меня. Здесь есть доброта и никаких привязанностей.

Вдруг я вижу свою дальнейшую жизнь, связанную с ними.

Думать так опасно. Даже очень опасно. Как я могу быть им другом и одновременно делать то, что вынуждена делать из-за Терена? Встреча с ним уже совсем близко. Он ждет от меня не туманных фраз, а вполне реальных сведений. Хуже всего, что я пообещала ему их поставлять. Но за эти дни я стала куда смелее и решительнее.

Я смотрю на воду канала, а мозг продолжает искать решения. Я должна найти способ. Должна разыскать Виолетту и ничего не выдать Терену. Единственный способ решить эту задачу – набраться мужества и честно рассказать Энцо и другим всю правду.

* * *

Общение с Раффаэле пробуждает во мне легкое желание. Совсем иные чувства бывают у меня, когда я встречаюсь с Энцо для очередного занятия.

Энцо не щадит меня. Учит создавать правдоподобные иллюзии пламени. Самое трудное – передать игру оттенков. А ведь пламя постоянно меняется: от красного – к золотистому. Он бывает синеватым и белым. Я творю иллюзию за иллюзией, пока не начинаю шататься от усталости.

– Твои удары напоминают махание палкой, – сердито бросает он однажды, преподавая мне азы сражения на мечах. – Сосредоточься и попробуй снова.

Мы бьемся на деревянных мечах. Кроме нас, в пещере никого, если не считать гулкого эха. Легким движением Энцо выбивает у меня меч, ловит в воздухе и вновь бросает мне. Я пытаюсь поймать меч, но уставший глаз видит хуже обычного, и я хватаю воздух. Меч с силой ударяет меня по руке. Я морщусь. Час уже поздний, и больше всего мне сейчас хочется улечься спать.